Читаем Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе полностью

Кормили более-менее прилично, прогулка была во двориках на улице. Вели туда по заросшему травой тюремному двору — выходя из бетонного мешка, трогать ее было приятно. Стояла необычная жара, хотя в камере за толстыми стенами этого и не чувствовалось. Внутри, однако, было так душно, что по возвращении с прогулки приходилось задерживать дыхание. К густому затхлому воздуху, пропахшему потом, канализацией и плесенью, требовалось притерпеться.

Спокойное течение жизни не омрачало даже соседство с коридором смертников — он начинался сразу за нашей камерой, занимая торец спецкорпуса. Если в камере сидел смертник, то снаружи на обычный засов вешался еще и огромный амбарный замок. На пустых камерах замок снимался, так что каждый день, выходя на прогулку, мы занимались подсчетом замков. Если их было меньше, чем вчера, это значило, что ночью кого-то отвели вниз на расстрел. Я гадал, сидел ли там еще мой знакомый смертник из Челябинска или его уже не было в живых. Узнать точно было нельзя, связи с теми камерами не было. Они уже находились в каком-то филиале потустороннего мира.

В середине августа в Сызрань привезли знакомых малолеток из Рождествено. Мы так и двигались с ними по соприкасающимся орбитам, хотя никогда не видели друг друга. Пару зачинщиков бунта — или кого ими назначили — уже осудили, они получили немалые срока. Остальным беглецам добавили по два — три года. Малолетки начали перестукиваться, кидать сверху коней'. «Передайте в хату такую-то», что мы и делали. По воздуху на нитках гуляли ксивы, пачки сигарет, пакетики с махоркой и сахаром.

По какому-то дурацкому правилу в каждую камеру малолеток сажали по одному взрослому зэку. Предполагалось, что он будет как-то следить за малолетками и одергивать их от диких выходок. Затея была не более продуктивна, чем попытка укротить стадо диких обезьян. По отдельности малолетки были вполне вменяемыми парнями. Однако в группе они теряли все человеческие качества и становились способными на самые страшные поступки. Тем более что, опасаясь влияния преступного мира, воспитатели к малолеткам обычно отправляли спокойных мужиков-иервоходов с легкими статьями.

Дело это было добровольное, зэки соблазнялись улучшенным питанием и, лишь только попав в камеру к малолеткам, понимали, во что вляпались. Умные «паханы» — как иронически их называли между собой малолетки — тихо ели масло, положенное за «работу», и ни во что не вмешивались. Глупые пытались командовать.

Один из таких достал малолеток-сокамерников настолько, что как-то утром, когда пахан еще спал, малолетки набрали трехлитровый чайник воды и стукнули им пахана по голове. Поделив пайку и масло пахана за завтраком, на проверке малолетки попросили корпусного: «Начальник, убери этого, а то уже воняет». Пахана в коме отвезли в больницу, рассказывали, что там он и умер. Возбудили уголовное дело, но следователь был беспомощен — малолетки в один голос утверждали: «Спал, ничего не видел». Рано или поздно кого-то должны были назначить убийцей, но, пока я сидел, дело так никуда и не сдвинулось.

С появлением малолеток тюрьма сразу переполнилась. Проходя мимо какой-то подвальной камеры по пути на прогулку, пожилой мент глянул вниз и грустно сказал: «Ну, разве можно так людей держать? Все-таки люди, не крысы». Там, действительно, было очень похоже на крысиное гнездо: полутьма, потные полуголые существа на нарах…

К нам с Мишей тоже стали подселять соседей, и камера постепенно заполнялась. Первым привели Петю — парня лет восемнадцати, с еще девственным пушком над губой. Он сидел за драку, по масти вроде был бакланом, но мог бы заслужить и титул самого тихого гопника Советского Союза. Это было безобидное существо, которое почти все время валялось надо мной на верхней шконке и занималось чтением всех книг подряд, причем во вполне толковом темпе. Время от времени Петя обращался ко мне с замечательными вопросами:

— А что от Земли дальше — Луна или Солнце?

— Кто начал Первую мировую войну, тоже Гитлер?

Думаю, Петя страдал некой формой аутизма, ибо был неглуп, но то, что влетало в одно ухо, тут же вылетало в другое.

До тюрьмы Петя жил в Чапаевске — городе смерти. Жители его производили смерть, от смерти кормились и частенько были ее первыми клиентами. Главной индустрией города были военные заводы, где делали взрывчатые вещества, там же снаряжали снаряды, мины, ракеты и вообще все, что могло убивать, ну, кроме ядерных бомб. Кажется, там был и завод химического оружия, по крайней мере, по рассказам Пети, периодически случались аварии, после которых город накрывало загадочное облако, а потом начинали умирать легочники и астматики.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отто Шмидт
Отто Шмидт

Знаменитый полярник, директор Арктического института, талантливый руководитель легендарной экспедиции на «Челюскине», обеспечивший спасение людей после гибели судна и их выживание в беспрецедентно сложных условиях ледового дрейфа… Отто Юльевич Шмидт – поистине человек-символ, олицетворение несгибаемого мужества целых поколений российских землепроходцев и лучших традиций отечественной науки, образ идеального ученого – безукоризненно честного перед собой и своими коллегами, перед темой своих исследований. В новой книге почетного полярника, доктора географических наук Владислава Сергеевича Корякина, которую «Вече» издает совместно с Русским географическим обществом, жизнеописание выдающегося ученого и путешественника представлено исключительно полно. Академик Гурий Иванович Марчук в предисловии к книге напоминает, что О.Ю. Шмидт был первопроходцем не только на просторах северных морей, но и в такой «кабинетной» науке, как математика, – еще до начала его арктической эпопеи, – а впоследствии и в геофизике. Послесловие, написанное доктором исторических наук Сигурдом Оттовичем Шмидтом, сыном ученого, подчеркивает столь необычную для нашего времени энциклопедичность его познаний и многогранной деятельности, уникальность самой его личности, ярко и индивидуально проявившей себя в трудный и героический период отечественной истории.

Владислав Сергеевич Корякин

Биографии и Мемуары
Петр Первый
Петр Первый

В книге профессора Н. И. Павленко изложена биография выдающегося государственного деятеля, подлинно великого человека, как называл его Ф. Энгельс, – Петра I. Его жизнь, насыщенная драматизмом и огромным напряжением нравственных и физических сил, была связана с преобразованиями первой четверти XVIII века. Они обеспечили ускоренное развитие страны. Все, что прочтет здесь читатель, отражено в источниках, сохранившихся от тех бурных десятилетий: в письмах Петра, записках и воспоминаниях современников, царских указах, донесениях иностранных дипломатов, публицистических сочинениях и следственных делах. Герои сочинения изъясняются не вымышленными, а подлинными словами, запечатленными источниками. Лишь в некоторых случаях текст источников несколько адаптирован.

Алексей Николаевич Толстой , Анри Труайя , Николай Иванович Павленко , Светлана Бестужева , Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Биографии и Мемуары / История / Проза / Историческая проза / Классическая проза