Кормили более-менее прилично, прогулка была во двориках на улице. Вели туда по заросшему травой тюремному двору — выходя из бетонного мешка, трогать ее было приятно. Стояла необычная жара, хотя в камере за толстыми стенами этого и не чувствовалось. Внутри, однако, было так душно, что по возвращении с прогулки приходилось задерживать дыхание. К густому затхлому воздуху, пропахшему потом, канализацией и плесенью, требовалось притерпеться.
Спокойное течение жизни не омрачало даже соседство с коридором смертников — он начинался сразу за нашей камерой, занимая торец спецкорпуса. Если в камере сидел смертник, то снаружи на обычный засов вешался еще и огромный амбарный замок. На пустых камерах замок снимался, так что каждый день, выходя на прогулку, мы занимались подсчетом замков. Если их было меньше, чем вчера, это значило, что ночью кого-то отвели вниз на расстрел. Я гадал, сидел ли там еще мой знакомый смертник из Челябинска или его уже не было в живых. Узнать точно было нельзя, связи с теми камерами не было. Они уже находились в каком-то филиале потустороннего мира.
В середине августа в Сызрань привезли знакомых малолеток из Рождествено. Мы так и двигались с ними по соприкасающимся орбитам, хотя никогда не видели друг друга. Пару зачинщиков бунта — или кого ими назначили — уже осудили, они получили немалые срока. Остальным беглецам добавили по два — три года. Малолетки начали перестукиваться, кидать сверху
По какому-то дурацкому правилу в каждую камеру малолеток сажали по одному взрослому зэку. Предполагалось, что он будет как-то следить за малолетками и одергивать их от диких выходок. Затея была не более продуктивна, чем попытка укротить стадо диких обезьян. По отдельности малолетки были вполне вменяемыми парнями. Однако в группе они теряли все человеческие качества и становились способными на самые страшные поступки. Тем более что, опасаясь влияния преступного мира, воспитатели к малолеткам обычно отправляли спокойных мужиков-иервоходов с легкими статьями.
Дело это было добровольное, зэки соблазнялись улучшенным питанием и, лишь только попав в камеру к малолеткам, понимали, во что вляпались. Умные «паханы» — как иронически их называли между собой малолетки — тихо ели масло, положенное за «работу», и ни во что не вмешивались. Глупые пытались командовать.
Один из таких достал малолеток-сокамерников настолько, что как-то утром, когда
С появлением малолеток тюрьма сразу переполнилась. Проходя мимо какой-то подвальной камеры по пути на прогулку, пожилой мент глянул вниз и грустно сказал: «Ну, разве можно так людей держать? Все-таки люди, не крысы». Там, действительно, было очень похоже на крысиное гнездо: полутьма, потные полуголые существа на нарах…
К нам с Мишей тоже стали подселять соседей, и камера постепенно заполнялась. Первым привели Петю — парня лет восемнадцати, с еще девственным пушком над губой. Он сидел за драку, по масти вроде был
— А что от Земли дальше — Луна или Солнце?
— Кто начал Первую мировую войну, тоже Гитлер?
Думаю, Петя страдал некой формой аутизма, ибо был неглуп, но то, что влетало в одно ухо, тут же вылетало в другое.
До тюрьмы Петя жил в Чапаевске — городе смерти. Жители его производили смерть, от смерти кормились и частенько были ее первыми клиентами. Главной индустрией города были военные заводы, где делали взрывчатые вещества, там же снаряжали снаряды, мины, ракеты и вообще все, что могло убивать, ну, кроме ядерных бомб. Кажется, там был и завод химического оружия, по крайней мере, по рассказам Пети, периодически случались аварии, после которых город накрывало загадочное облако, а потом начинали умирать легочники и астматики.