Девочка Эмина

Некоторое время в квартире стояла гробовая тишина. Только тяжелое дыхание обоих выдавало всю боль и горечь. Когда я соглашалась стать женой Эмина, я не думала, что выхожу замуж за зверя.

— Маленькая, иди ко мне.

С меня ноль эмоций и пригвожденный взгляд. Все-таки у него красивые ботинки. Такие же черные, как его душа.

Не дождавшись от меня реакции, Эмин поднимает меня на ноги. Без предупреждения, заставляя тело дернуться в конвульсии. Он несет меня в ванную и старается не смотреть мне в глаза. Бросает грязную сорочку в мусорку и принимается мыть мое тело всевозможными гелями.

— Разве на этом геле написано, что им можно мыть тело? — отстраненно спрашиваю я.

— Конечно, — отрывисто бросает муж.

— А этот гель способен смыть горечь с погубленных душ?

Эмин не отвечает.

Лишь гневно поджимает красиво очерченные губы, заставляя ноздри сильно раздуваться, трепетать от обуревающих чувств. Его прикосновения вызывают во мне дрожь. Как тогда, в Сибири — вроде и стыдно, а вроде и деться некуда.

Стоишь, ждешь. Плачешь.

— Найди такой гель. Чтобы до души прочистил, — попросила я.

— Хватит, маленькая. Нет такого геля, выключи сарказм.

После воды муж вытирает мое тело досуха, в полотенце закутывает и сразу же к телу своему прижимает. Я дергаюсь от неожиданности, но тут же замираю.

Дергаться нельзя. Бежать не нужно.

— Не бойся, — шепчут его губы, — я не трону.

Но он трогает. Поглаживает, к себе прижимает, вдыхает аромат. Втягивает мой запах носом. Сминает в руках, пока его ноздри неспокойно раздуваются.

Я стою. Босые ноги утопают в ворсовом ковре — мягком, белом. Этот уют создала я. За год моего проживания на Батальонной из холостяцкой берлоги квартира превратилась в уютный дом.

Для домашней девочки ведь это самое главное — уют, любовь, один мужчина.

— Тебе страшно?

Я не лгу и отвечаю прямо. Равнодушно, без эмоций — они кончились навеки.

Эмин теряет самообладание. Мужчины не любят, когда женщины плачут или боятся их. Поэтому Эмин злится от собственного бессилия — не знает, что делать.

Если бы я сопротивлялась — дал бы пощечину.

Если бы я бежала — он бы поймал.

Если бы я изменила — он бы убил.

А я стою в его тисках — ни жива, ни мертва. И это хлеще слез и истерик.

Хлеще кнута.

Я всегда боялась задеть его зверя. Того, что сидит внутри Эмина и которого я старалась не будить.

Но сегодня я тронула его. Собственника, жестокого и беспощадного. Я задела его своими желаниями непозволительными, и эта ночь стала моей расплатой.

Прошли недели. В квартире стояла тишина и запаха пасты с мясом и грибами больше не было. Вообще никаких запахов не было. Ни мяса, ни рыбы, ни радости.

Я стала проводить дни и ночи в каминной. Эту спальню за Батальонной я полюбила больше остальных: здесь воспоминания меньше перчили и постель была всего одна — квадратная и короткая, посередине комнаты.

Эмин приходил лишь посмотреть на меня, но больше не трогал. Даже не целовал и не заставлял с ним спать. Четыре недели. Ровно четыре. Я сначала не понимала, почему он поставил себе такой срок, понимание пришло позже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Горько это все оказалось.

Слишком.

Настолько горько, что накануне я отрезала себе волосы.

Ощущать мужской взгляд, пылающий прежней — его особенной — любовью, стало невыносимо.

В этот день я сидела на балконе. Взгляд сиротливо уперся в темную реку, а волосы клочками валялись подо мной. Темные, красивые, густые. Как он любил.

— Зачем ты это сделала?!

Будь сейчас лето, я бы посчитала, что рядом громыхнул гром — таким диким казался голос мужа.

Он вернулся домой, а я посчитала, что моя стрижка останется незамеченной. Эмин теперь большой человек, у него много работы и недругов. Я знала, что группировка Анархиста развалилась на две части, и у второй, ратующей за Булата, выявился лидер. Эмину непросто, на него ведут охоту. И на меня, и на маму с ее ребенком.

— Твоя большая любовь минус мои волосы — равно маленькая любовь.

— Чего? — прищурился муж.

— Я посчитала, что без красивых волос ты станешь любить меня чуточку меньше, — предположила я.

Эмин возник передо мной — мрачный, недовольный — и перекрыл своим мощным телом черную реку. А раньше он иногда улыбался, когда улыбалась я.

Эмин схватил меня за подбородок, перенимая стеклянное внимание.

— Ты еще не поняла, Диана? Чуточку меньше не будет. Я буду любить тебя и красивой, и такой, во что ты себя порезала.

Я промолчала, а он сцепил челюсти и принес веник, собрал мои волосы в совок и отнес в мусорку. А что еще делать?

— Когда отрастут, больше не смей трогать мои волосы, — отчеканил он, — а теперь пойдем есть.

— Я не хочу. И готовить не буду.

— Я приготовил сам. Пошли.

Он схватил меня за руку, а на кухне усадил за стол. Передо мной появилась тарелка с кашей, а когда ее аромат добрался до носа, горло сжалось в спазме.

Я дернулась, инстинктивно прижав ладонь к губам. Спазмы не прекращались.

— Маленькая? — Эмин нахмурился, — тебе плохо?

Оттолкнув его руки, я сбежала в ванную. Успев включить кран с водой, я склонилась над унитазом.

Меня вывернуло наизнанку.

В считанные минуты.