Девочка и Дорифор

«Всюду свет отделён от тьмы, вот уж истина, так истина, – он поддался натиску обновлённого размышления. – Во всех вещах. Потому что всякая вещь имеет в себе и свет, и тьму. И в картинах Даля свет отделён от тьмы, что и когда с ними бы ни случилось. Это главное. Не проглотила тьма того света, что содержится в картинах, нет. Затмила чёрная краска вроде бы саму картину, да, саму и да, именно затмила. Но свет-то её остался. Потому что отделён от тьмы, не смешивается с ней, не касается её. Единожды отделённый свет и теперь обитает неподалёку, рядышком, но невидимо. И он ещё воссияет в полную силу! Воссияет, когда настанет время возвращения автора этих картин. Когда взойдёт это время. Время возвращения. – Дорифор сделал паузу в размышлениях, и лицо его слегка озарилось, но осталось в неподвижности. – Впрочем, – продолжил он ясную мысль, – подобное отделение света от тьмы относится и к автору картин. Конечно. К любому и каждому человеку оно относится. Обязательно. Ведь иначе не прожить. В каждом человеке: во мне, в тебе, тебе и тебе – свет отделён от тьмы и ничем не замаран. Отделённый от тьмы первозданный свет, сияющий в человеке, ничто не может запачкать. Ни человеческая, ни любая демоническая сила на то неспособна. Никому не дозволено изменять Божье решение. Отделено, значит, отделено, и баста. Да, а тьма, та, которая пребывает в отдельности от света, – что она такое? Она живёт… хе, «живёт», нетушки, мертвит она, мертвит сама по себе. Тьма – стихия морока. Она заморочивает человека. Успешно. Ею человек-то как раз и замаран. Заморочен. А более всего замазюкан – так называемой информацией о нём, во тьме она и живёт, хе, мы хотим сказать, мертвит. Информация и есть настоящий морок. Заморочки. Человек – и к месту, и не к месту, охотно подставляет её так и этак, заменяя ею подлинник. Замарывая. Подставляет по воле своей и по воле внешней. И всякие эти заморочки выдаёт за истину, да швыряется ими налево и направо. А, ведь если подумать, – любая информация о человеке (микрокосме, понимаете ли) состоит из ничтожных, случайных и разрозненных частей, к тому же, внешнего облика, вкупе с отдельно происходящими поступками, тоже ни к чему не прикреплёнными. То и другое, так или иначе, замечается или пропускается теми или иными тоже разрозненными зрителями, каждым из них со врождёнными и приобретёнными заморочками. И всё это подвергается дотошному анализу политологов с историками, социологов с педагогами, психологов с искусствоведами, невропатологов с сексологами да прочих фрейдистов. Не без взгляда на себя, конечно. Внутреннему и внешнему. Больше внешнему. Наука тут. Ведь любое научное исследование – по большей части наблюдательное, имеет взгляд со стороны. Дотошная мысль учёного не погружается в постоянно изменчивую среду мысли исследуемого объекта, не становится на его место. Для неё объект всегда объект. И Антон как выдающийся учёный и виртуоз аналитик, не мог иначе объяснить искусство Даля. Он изрёк: «способ передачи информации». О! Для него – мировое окружение является носителем информации, эдаким вьючным животным. Видение у него. Привычка. Но информация не составляет образа картины, образ вообще ни из ничего не составляется, потому что он цел и неделим, тем более, образ человека. Информация всегда отрывочна. Отрывочна и составлена из отрывков. Составлена из того, от чего отделён свет. Её лоскуты не проявляют образ, а затмевают его, особенно человеческий. Её состав – из кристально чистого антрацита морока, не имеющего ни единого лучика света, но способного поблескивать. И чем её накопленные сведения объёмнее и насыщеннее, тем они страшнее и ужаснее, как любая тьма с таинственными проблесками. И выходит, что стремление к полноте информации, – это стремление к полноте ужаса. Ох, уж и соблазнителен этот ужас. Наверное, большего соблазна нет в арсеналах человека. В тот момент, когда вдруг произойдёт всечеловеческое ощущение совершенной информационной полноты чего бы то ни было, в том числе и насквозь каждого из нас, когда настанет час окончательного закутывания живого образа – пустой информацией о нём, когда произведётся это закутывание, не оставляя ни единой щёлочки, из которой мог бы протиснуться маломальский штришок истинного образа человека, – тогда и предстанет образ иной, образ абсолютного ужаса. Человек целиком будет им покрыт до неузнаваемости собой же. Эти чёрные одежды, сотканные из тьмы небытия, не сможет пронзить даже солнечный свет, который, как мы знаем, способен с наибольшею выразительностью проявлять наготу любого рода, то есть откровения природного. Тьма ничем другим и быть не бывает. Трудно поспорить с этой предпринятой нами подачи представления о тьме. А свет человека и свет всего, что его окружает (конечно же, и картин Даля), остаётся в совершенной ясности и неприкосновенности. Всегда. Он отделён от тьмы, несмотря на то, что закутан ею. Он непричастен кокону заморочек ни внутри него, ни снаружи. Он целёхонек. Он подобен белым одеждам праведников, поселённых в иные миры. Он подобен свету Фаворскому на Спасителе нашем. Однако мы плохо замечаем свечение. Особенно в себе. Нет, чаще в других людях. Там вообще тьма кромешная. Кхе. И более всего отделение света от тьмы – касается женской части человечества. Эко вдруг. Почему? Не странно ли? Что за привилегия у них, у женщин? Сразу не сказать. Но попробуем. Доподлинно ясно, что в ней разделение выглядит наиболее значимым, а то и поистине знаковым. Да, знаковым. В ней суть отделения света от тьмы проявлена самым наилучшим видом. В женщине неподдельно очевидно свет отделён от тьмы, сколь обязательно, столь и чётко. Причём бывает, ох, на большое расстояние он отделён. Разведён, можно сказать. Именно поэтому есть среди них женщины, слишком рьяно жаждущие себе украшений из бриллиантов и золота, прочего чего-нибудь блестящего. Может быть, в том есть поиск своеобразной компенсации потерянного их собственного женского света, который отделился от них и отбежал так надёжно, что не достать до него. Он отделён расстоянием весьма дальним. И тут-то блестящие предметы как бы становятся его заместителями. Они будто притягивают свет обратно. Им свет нужен без объяснений. Он создаёт необходимую им красоту. Да, красоту. Он таинственен и непонятен. А всё, что таинственно и непонятно, бывает либо ужасным, либо красивым. Лучше – красивым. Да, да, не сомневайтесь. Мы уже давно в этом не сомневаемся. Отделён свет от тьмы в каждом, каждом человеке. Во мне, в тебе, тебе и тебе. Только мы, из-за нашего невежества, и к нашему горькому сожалению, редко замечаем то первозданное отделение света от тьмы, вопреки невозмутимо отчётливой очевидности, и без нашего внимания»…