Девочка и Дорифор

– Ага. И застёжка направо, и дама тоже с надлежащей стороны. Слышал. Но поглядите на меня, видите, защитником не состоялся. Более того, сам я остро нуждаюсь кое в чем, и, может быть, даже именно в защите. И неловко-то, оно верно, что неловко. Да, неудобно мне именно потому, что нуждаюсь. Тоже, по-видимому, генетическое приобретение, – Луговинов развернулся боком, и глянул на дверь, прищуриваясь, словно бы лучистым зрением пронизывая насквозь сорок миллиметров древесины и несколько слоёв потрескавшейся краски, с целью обнаружить за ней притаившегося врага.

– Простите, – Фотиния Морганова не стала дожидаться, когда Луговинов возымеет желание перейти на другое место, взяла табуретку и села напротив седого Дорифора. Хлопотать вокруг стола ей не было нужды. Тот преднамеренно содержал на себе необходимые предметы в исчерпывающем количестве для явно не кратковременного застолья.

– Вы, между прочим, недавно проявили качество надёжного человека, – продолжила она, – стол удачно переставили, и ничего на нём не пострадало. Ловко вам это удалось.

Луговинов отвернулся от двери и с благодарностью во взгляде обратил своё лицо в сторону хозяйки. Пересаживаться он и не подумал.

– Нормально, нормально, – сказал сосед крупной женщины и копия античной скульптуры, – да! Главное забыл. До конца-то я вас не познакомил. Фотиния Морганова. Моя новая соседка. Или, наоборот, я её новый сосед.

– Замечательно, – ответил гость и кандидат в лауреаты престижной премии, – звучит почти «Фата Моргана», и это сегодня кстати, под настроение. Я шёл сюда с ожиданием чего-то непременно фатального.

– Уже слышала, – поведала ему владелица объёмистого помещения. – Насчёт удачи нашего знакомства в смысле настроя на фатальность я слышу сегодня впервые, а что касается схожести звуков разных имён, мы успели без вас поговорить. Да. Я повторюсь. Фамилия моего мужа была Морган. А я Морганова. В Богемии так принято зваться, по фамилии мужа.

– В Богемии? – Луговинов то ли удивился, то ли не до конца погрузился в энциклопедические географические познания.

– Да. Пльзень. Город такой есть.

– Ну да, Богемия, была такая страна, – в недрах ума Антона Вельяминовича пробежала ассоциативная цепочка, связанная с оставленной бутылочкой пива у Дорика на столе, – Пильснер, Пильснер… то есть Пльзень. Теперешняя Чехия. Морган, говорите? Пльзень? Да. Да-да. Йозеф Морган?

Точно. Его звали Йозефом. Он вам знаком?

Луговинов извлекал из глубин памяти образ названного человека, но тот не торопился удаваться, не оживал. Зато, чуть заметно, учёного пронзило странное ощущение необычного холодка извне, в области крестовидного пространства близ обоих плеч, лба и центра груди. Возник вроде новый для него, необъяснимый и беспричинный трепет чего-то студёного. К чему бы это? Он остановил глубинное внимание на из ниоткуда всплывшем новшестве в ощущениях, чтобы разобраться в нём, в природе его. Одновременно что-то кольнуло у него в памяти, и он пытался пояснее вспомнить нечто подобное, уже испытанное им раньше, но непонятое тогда. Но событие, известное под штампом «мир тесен», повлекшее осознание остроты неожиданного поворота в случайном здесь знакомстве, оказалась намного сильней того, пока ни о чём не говорящего трепета пространства с холодком. И он поддался выбору темы общих знакомств, отставив размышление о новом чувстве – на потом. Пережив эдакое крутоватое сальто-мортале в переживаниях, он произнёс:

– Ещё бы. Мой аспирант. Ну, бывший, конечно, – Луговинов медленно оглядел даму, восседающую в пол-оборота по отношению к нему, – Морган крупно мыслил. М, да. И хорошо ли он там поживает?

– Может быть, там, и, возможно, хорошо, но не поживает, – ответила Морганова, опустив глаза долу. – Теперь не поживает. Умер.

Луговинов принял положение лицом к другу и уставился на него округлёнными глазами, на сей раз перенасыщенными спутанным ворохом разного рода злободневных вопросов. Злободневных, в полном смысле данного имени прилагательного. И пришлый холодок не отступал.

Дорифор помалкивал.

– Вот, – учёный Луговинов быстро преобразил выражение недоумённого взгляда на утвердительный мотив, – вот она, моя награда. Надо бы взять её в кавычки. Хм. Щедро одаренный был аспирант. Идеями так и сыпал. А я его перенаправлял, стрелки переводил. С теми, пусть и беспроигрышными, но неприемлемыми идейками он бы никогда не защитился. Не для диссертации они.

Другие двое собеседников не оценили ни вопля, ни странного оправдания Антона Вельяминовича. Просто недоумевали.