Девочка и Дорифор

Воцарилось человеческое безмолвие. Стало совершенно тихо и меж тех источников, где пребывают иные частотные диапазоны звука, ухом не воспринимаемые. Приостановлено возможное случаем занесённое сюда чьё-то инфразвуковое подобие рыка и заткнут какой-то предполагаемый неподалёку источник ультразвукового подобия писка. Воздушное вещество целиком застыло, будто кисель. Один из продолжающих тут засиживаться застольников, иначе говоря, сосед крупной хозяйки даже дал себе возможность задремать. Незаметно. Он забылся, развеивая себя по комнате, вокруг соседки, далее просачиваясь за стены дома, куда-то в пространства дальние, неизвестные. При этом головы не опустил, а наоборот, слегка запрокинул вверх и собрал мышцу подбородка под губой. И хозяйка тоже опустила веки, одновременно вскинув голову. Им обоим казалось, будто они глядят в неведомую даль необъятного вместилища неосмысленного бытия непознанных вещей.

– Нет, – будто продолжилось оттуда некое действо, – не тем ты жертвуешь. То, что ты сжёг, могло бы оставаться в поле без дела. Мог бы ты не целиком жниво убирать. Пусть остаток покоился бы на ветрах и под дождём без пользы. И силы бы сэкономил, и досталась бы часть урожая неважно кому. Кто бы взял, тому, считай, и отдал. Не тем ты жертвуешь. А жертвуешь ты, брат, знаешь чем? Лишь тем, что лень пускать в дальнейший оборот. Излишками. Отдаёшь, так сказать, избыток производства. Мусор. А мусором не жертвуют.

«Чего он ко мне пристал»?

– Нет, брат.

«Нет» касалось и овец его. Тех овец, которые Дорифор считал в недавнем сновидении. Ни одной скотинки от горизонта до горизонта. Считать нечего. Одно сплошное пепелище…

В мыслях пробегали различные аналоги ранее видимых во сне своих работ. Почему-то хотелось ими поделиться с кем-нибудь, да вроде не с кем. Картины пробегали, но слова, их объясняющие, терялись, не успевая сложиться. Ускользали они за какую-то дверь. Туда, где утаиваются опасности. Она и предстала неодолимой твердью, но слегка приоткрытой для обострения внимания к себе. Но откровенной угрозы за ней пока не замечалось. Может быть, наличествовала, но не замечалась. Дверь, кажется, разделяла два разных помещения, комнаты какие-то, что сами по себе постепенно увеличивали все три измерения пространства и становились более и более огромными. И дверное полотно – тоже росло им вдогонку. «Нет». Неясно, чего касалось «нет» при такой смене кадра. А, вот в чём дело. Дверь, оказывается, вырастала быстрее, чем комнаты по ту и другую сторону, и вскоре достигла той же величины, что оба помещения, вместе взятые. Она их попросту заместила выросшим телом. И нельзя предположить намерение отворить её, да хотя бы заглянуть из одного бывшего помещения в другое бывшее. «Нет» становилось полностью непреодолимым. Вот что такое «нет». И опасность, главная опасность заключается в том, что оно должно открываться виду и закрываться с виду. Опасность в самой сути двери.

А всё-таки, а всё-таки. В уголку снизу показался свет из ещё одного помещения. «Эге, открывается»…

– Антон же у меня свой чемоданчик оставил, – как черт из коробочки вскрикнул не в меру засидевшийся застольник, отпустив мышцу на подбородке. Он мгновенно вдруг вышел из дрёмы, да и она улетучилась почти без остатка, – но теперь не догнать.

– Ничего, – медленно произнесла хозяйка крупного помещения, – если ушёл ненадолго, то успеет вернуть его себе, а если ушёл безвозвратно, то ему никогда не пригодится этот предмет.

– Вы настолько уверенно угадываете ближайшее и отдалённое будущее, что мне стало боязно.

– Да, я могу такое себе позволить. Как-никак – Фата Моргана.

– Да, да, – мы оба вас назвали романтическим именем. Вернее, не назвали, а произвели фонетическое сравнение, – Дорифор отогнул голову в сторону и вверх.

Его сознание продолжало удерживать малый остаток впечатления от пришедшего на краткое время сна. Требовалась расшифровка. Что бы это значило? Пепелище. Дверь. А давайте, попросим о том хозяйку. Точно. С её-то предположительными способностями в магии, помноженными на собственную незаурядную величину, ничего не стоит разгадать почти любую тайну.

– А вы расскажите про Йозефа, – вдруг совершенно об ином предмете проговорил сосед вслух, а лицо снискало обычную позу, – нет, нет, если это против желания вашего, если вам оттого будет больно, тогда и не надо себя утруждать. Поговорим о чём-нибудь другом. Об искусстве. О живописи, кстати.

«О снах говорить неприлично», – подумал он.

– Расскажу о Йозефе. Не больно. А потом и об искусстве тоже. Оно ведь многогранно. Например, почему бы ни обмолвиться об искусстве поистине неизвестного художника.

Дорифор поднял вверх брови. Неизвестным художником, вроде бы недавно, у неё числился Касьян Даль. Хотя, кто знает. В её копилке неизвестностей, возможно, припасено ещё немало имён. Он потихоньку привыкал к манере непредсказуемых выступлений новоявленной соседки. Удивление становилось не столь взрывным. Оно потихоньку сглаживалось и больше походило на обычную заинтересованность.