Девочка и мертвецы

 — Бедная ты моя, горемычная, — сказал сострадательный Федя. — Конфеток хочется?

 — Хочется, дядя Федя, — призналась Катенька.

 Сокольничий положил в рот клубничную карамельку, с задумчивым видом пососал и вздохнул:

 — Все конфеты отдал бы тебе, ей-богу, но Ионыч… что Ионыч-то скажет? Думаешь, одобрит?

 Катенька опустила голову.

 — То-то же. Сама понимаешь, не одобрит Ионыч. Еще и поколотит! — воскликнул Федя, горстями запихивая в рот шоколадные хрустяшки. — Разве могу я допустить, чтоб мою лапушку наказали, тем более телесно? Нет, не могу я этого допустить, хоть убей, не могу. — Сокольничий покачал головой, запил конфеты газировкой и смачно надкусил яблоко.

 — Яблочка бы… — тихо попросила Катенька. — Понюхать хотя бы!

 Федя укоризненно посмотрел на нее.

 —Понюхать? Это же натурально издевательство над ребенком, который на самом деле есть хочет, а не нюхать! Нет, Катенька, и не уговаривай: не враг я тебе, нюхать не дам.

Девочка потупилась, пробормотала:

 — Простите, дядя Федя. — Она сжала кулачки, собралась с силами и улыбнулась. Посмотрела на сокольничего светло, радостно и воскликнула: — Какой вы все-таки добрый! Я, пустоголовая, секунду полагала, что вы от жадности конфетами не угощаете, а вы, оказывается, обо мне заботитесь! Ну как тут не полюбить вас еще больше?

 — Теперь-то понимаешь мою заботу? — спросил тронутый такими словами сокольничий и аккуратно положил огрызок яблока в карман шубы — на потом пожевать.

 — Теперь поняла и от всей души говорю вам спасибо, дядя Федя!

 Сокольничий чуть не прослезился. Шмыгнул носом, собрал шоколадные крошки со стола, кинул в рот, поднялся.

 — Умничка ты моя. Пойдем-ка наружу: Ионыч нас уже заждался, небось.

 Снаружи зашумели: закричали, затопали. Кто-то выстрелил: раз, другой, третий. Хозяин карамельной лавки обеспокоенно посмотрел на хлипкую дверь, обтер руки об фартук и нырнул под прилавок; извлек ружьецо, протер тряпочкой запылившийся ствол.

 — Что там? — спросил Федя. — Чего палят-то? Фейерверк, что ль?

 — Хано для пхаздника, — сильно картавя, ответил лавочник. — А фейехвехков у нас отходясь не водилось, мы не пижоны. Вы давайте-ка сюда, за пхилавок, почтенные. На всякий, как говохится, случай.

 — Как скажете, родной!

 Сокольничий потащил Катеньку за прилавок. Девочка удивленно посмотрела на него, но роптать не стала. Они спрятались за широкой спиной лавочника. Катенька с любопытством разглядывала темные потеки на спине торговца. Подумала, что это удивительно: в лавке прохладно, а он вспотел. Лавочник поднял ружье, с философским смиреньем прицелился в дверь. Шум на улице сместился вправо; застрочил пулемет, потом на него будто великан наступил и тишина — как отрезало.

 — Папа! Мой папа там!! — Мальчишечий голос срывался на визг.

 — Так, — сказал хозяин лавки. — Че-та вообще непохядок, похоже. Давайте чехез задний ход, двохами уходить…

 — А товар как же? — уточнил Федя, украдкой воруя с прилавка ириски.

 — Не до товахов сейчас, — буркнул лавочник, роясь в карманах. — Куда этот чехтов ключ подевался? А, вот… — Он вручил ключ сокольничему. — Откхывай.

 Парадная дверь скрипнула, надулась, словно живот беременной женщины на последнем месяце, и лопнула. Щепки-доски разметало по лавке. Брызнула колючими осколками витрина. Федю и остальных чудом не задело.

 На пороге стоял мертвяк, и Катенька вздрогнула: серый совсем не походил на тех, в Снежной Пустыне. У этого было бугристое тело, покрытое гноящимися язвами; руки-ноги бултыхались, словно резиновые шарики, наполненные гнилой водой; глаза горели ядовитым желтым огнем.

 Мертвяк, шатаясь, сделал шаг и просипел:

 — Из забывших меня можно составить город…

 — Стреляй в него! — закричал Федя лавочнику, азартно размахивая кулаками. — Чего же ты стоишь? Заряди ему в башню!

 Торговец опустил ружье.

 — Климка Голиков, — прошептал. — Как же так… мы думали, ты в той авахии сгохел напхочь, а ты вот как…

 — Из забывших меня… — пробормотал серый. Взял с витрины трюфель, повертел в кривых пальцах, раздавил.

 — А мы тебя съесть, получается, собихались. — Лавочник виновато посмотрел на ружье. — И застхелить. Вот такие пихоги. Даже непонятно, как после этого жить. И стоит ли вапче.

 Мертвец шагнул к нему.

 — …можно составить город.

 — Так-то оно так, — виновато сказал лавочник и отвернулся. — Некхасиво. Но ты нас тоже пойми: зимой с мясом напхяженка, а шашлычка хочется, да и как вообще без мяса жить? Без мяса жить совсем никакой возможности. Зимой даже вегетахианцы мясо жхут, сволочи.

 Федя понял, что толку от лавочника будет мало, взял Катеньку за руку и потащил к задней двери.

 — К твоей маманьке давеча в гости заходил, — признался торговец. — Семидесятый юбилей баба спхавила. Дехжится молодцом твоя стахуха Голикова! — Лавочник поднял голову и замер: мертвяк стоял совсем рядом, руку протяни.

 — Го-ри-ко-ва, — тихо произнес серый. — Мо-я фа-ми-ли-я Го-ри-ков.

 — Дык я и говохю: Голиков.

 — Го-ри-ков!!

 — Э-э… Го-ли-ков? Че ты от меня хочешь вапче? Голиков!

 Мертвец завизжал, сцапал хозяина за шею, сдавил.

 Катенька дернулась, но сокольничий держал крепко.

 — Дядя, отпустите! — закричала девочка. — Я помочь хочу!