Девочка и призрак

– Видишь ли, в пору полнолуния любые ритуалы и заклинания, которые мы используем, имеют наивысшую силу. И как бы сильно он ни был на тебя зол, ты в это время ему нужна. Твоя кровь – единственное, что связывает его с этим миром. Твоя кровь – приманка, – кусочек мурукку выпал из складки у него на груди, паванг поднял его с колен и рассеянно закинул в рот. – Полная луна – чудесное и устрашающее явление, – задумчиво жуя, заметил он.

– Так же говорила и моя мать, – произнесла мама и тут же закрыла рот, словно сказала лишнее.

– Не сомневаюсь, – ответил паванг тихо. Его голос был полон деликатного сочувствия. – Но луна ещё и коварна. Это как подсыпать в тесто сахар. Добавь немного – и сырая смесь станет всего лишь приятной на вкус. Всыпь ещё – и неплохой пирог станет очень вкусным. Ещё чуточку – и он превратится в кулинарный шедевр, способный заставить взрослых мужчин прослезиться. Ещё капельку… и всё пропало.

– К чему это вы? – спросила Сурайя. Розик тоже ничего не понимал.

– Только к тому, что мы должны быть осторожны, – пояснил паванг, тепло улыбнувшись.

– С ней всё будет хорошо? – В мамином голосе впервые послышалась нерешительность. – Она… она не пострадает?

– Нет, не должна. Она – нет.

Сурайя посмотрела на него, прищурившись:

– А он?

В этот миг Розик любил её как никогда сильно: грудь, где должно было располагаться сердце, едва не разорвало от счастья.

– Он? – Паванг вскинул бровь, аккуратно ставя чашку на кофейный столик, звякнув стеклом о стекло. – Ты, конечно, хотела сказать «оно», дитя.

– Я хотела сказать «он», – упрямо заявила Сурайя. Розик заметил, что мама так поджала губы, что между ними не пролез бы и лист бумаги. – Что с ним будет?

Её вопрос привёл паванга в замешательство.

– Ну… он уйдёт.

В этот момент, если прислушаться, из тёмного угла комнаты можно было услышать резкое шипение.

– Навсегда?

– Если мы всё сделаем правильно.

В комнате вдруг стало темнее. На горизонте, где всего несколько секунд назад было яркое дневное солнце, теперь маячили тучи. Тёмные и сердитые, они мерцали молниями. Мама поднялась, чтобы закрыть окна от собирающейся грозы.

– Он пострадает? – уточнила Сурайя.

Ветер превращал дождь в острые тонкие плётки, беспрестанно хлещущие по жестяной крыше, а ветки деревьев снаружи – в кулаки, с силой молотящие по окнам.

Паванг улыбнулся.

– Если мы всё сделаем правильно, – повторил он. И Розику показалось, что он уловил странный отблеск за заляпанными стёклами. Сурайя вздрогнула, и Розик вздрогнул вместе с ней. – Не волнуйся, дитя, – произнёс паванг мягко. – Я о тебе позабочусь. Тебе ничего не грозит. Но если существо, которое тебя преследует… не изгнать, оно продолжит вредить. Нужно избавиться от него раз и навсегда. Понимаешь?

Она долго молчала. И пока одна за другой шли минуты, Розику хотелось завопить, сказать, что он никогда больше её не обидит, что ему иногда бывает сложно с собой совладать, но он будет стараться изо всех сил. Он не мог, да и не хотел, представить себе мир, в котором никогда её не увидит, не сможет быть возле неё.

– Господин Али задал тебе вопрос, Сурайя, – прорезался сквозь тишину мамин учительский голос с отчётливой повелительной ноткой. Таким тоном приказывают сидеть прямо, слушать внимательно и смотреть в учебник. Таким голосом требуют ответа.

– Да, – сказала Сурайя негромко. – Понимаю.

Ветер снаружи завыл, словно раненный в сердце дикий зверь.

Глава двадцать вторая. Девочка

КОГДА ПАВАНГ УШЁЛ, Сурайя, лежа в постели, долго думала – о запахе и ночных кошмарах, о бледном лице и фиолетовых синяках Цзин. Думала о разговорах шёпотом под одеялом и тёплых объятиях перед сном. О первой дружбе – и о настоящей дружбе. Она думала о странном блеске в глазах паванга и об ознобе страха, проводящем по её спине холодными пальцами, когда он говорил. А больше всего она думала о слове «навсегда». Чем дольше оно сидело в голове, тем холоднее, жёстче и неумолимее становилось.

Она села в кровати. Длинные волосы прилипли к потной шее, и она нетерпеливо собрала их в небрежный хвостик.

– Розик, – прошептала Сурайя. Она произнесла его имя впервые за долгое время. И оно было странным – горько-сладким и знакомым на вкус. Гроза стихала. Ветер уже почти не свирепствовал, а лишь хныкал за окном. – Розик, – повторила она. В этот раз её голос прозвучал чётче, увереннее. Тени в углах комнаты стали расти и сгущаться, как если бы пытались превратиться во что-то ещё. – Знаю, ты здесь, Розик, – сказала Сурайя. – Ты всегда здесь. Выйди и поговори со мной. – Тени в углах на миг колыхнулись, как бывает, когда ветерок играет с пламенем свечи. А затем возник он – не в истинной своей форме, а кузнечиком на подоконнике. Небо позади него полыхало пламенем заката, и тень, которую он отбрасывал, была огромной и зловещей. – Привет, Розик. – Он промолчал, поэтому Сурайя продолжила: – Ты, наверное, удивился, зачем я тебя позвала?

– Полагаю, чтобы проститься, – произнёс он, и её покоробила незнакомая резкость в его голосе.

– Не я так решила, – заметила она.