Девочка, которая зажгла солнце

Почему-то не выходила из головы одна сцена — незначительная, но оставшаяся на дне души в виде легкого сероватого осадка, подобно счищенному с ножа пеплу. Глубоко в память девочке врезались глаза мистера Кливмана, когда он покидал свое уютное место у костра и возвращался к терпеливо ожидающей его жене, а затем… обернулся и таким странным грустным взглядом проводил убегающую прочь Тару, что Рэй до сих пор чувствовала щекотку крупных мурашек — настолько печальны были эти темные в отдалении блеска огня глаза. И тогда ей внезапно пришла в голову странная мысль, которая и сейчас не давала ни секунды покоя.

«А что, если бы я вот также ушла от семейного костра, но не на один лишь час, а навсегда, и больше бы никогда не увидела сидящих в кругу людей? Наверное, мама бы громко закричала, услышав о моем намерении, и закатила свой очередной скандал, расплескивая в разные стороны бокал с вином и твердя о моей неблагодарности. Затем схватила бы за руку, чтобы притянуть к себе и как следует выбить из меня такие идеи — но что, если бы ее пальцы ухватили пустоту? Она бы могла заплакать, если бы умела это делать. Расстроилась и погрузилась бы в свою так называемую «депрессию» — приглашала в дом всевозможных друзей и подруг, пытаясь заглушить грусть, готовила бы множество всякой еды без какой-либо нужды, забываясь за рутиной и убивая в себе страшную скуку. Папа… он бы тоже не был в восторге от моего ухода. Наверное, читал бы книги, много молчал и пил кофе. Он всегда пьет кофе вместо привычного сладкого чая, когда чем-то очень сильно расстроен или подавлен — говорит, это помогает успокоить шалящие нервы. Папа стал бы еще умнее, чем прежде, ведь если бы все люди, которые испытывают волнение, гнев или страх, читали — в мире не осталось бы грустных и глупых. А Хлоя… Не думаю, что она особо переживала бы из-за моего исчезновения. Если в один прекрасный день из нашей общей комнаты пропадут все мои вещи, игрушки и комод с кроватью, она станет самым счастливым человеком на свете и тут же обустроит новую территорию на свой лад.

Скорее всего, я бы оставила им записку, если бы и вправду захотела куда-нибудь уехать. Записала бы там все, что думаю о каждом из тех, кого я люблю и с кем хоть самую малость дружу, чтобы потом холодными вечерами они могли перечитывать это и вспоминать, что и впрямь когда-то с ними жила такая вот Рэйчел, написавшая эти самые строки. Для всех послания были бы разными, но одно я попросила бы точно в общей записи — чтобы не скучали слишком сильно и почаще улыбались, ведь, раз я сделала такой выбор, то тоже счастлива. И приготовили себе шоколадный торт без какого-либо повода, а потом съели его за чашкой позднего чая. Большего и не нужно, чтобы почувствовать себя лучше, правда?»

Эта идея пришла внезапно, родившись под бубнение Тары и тихий треск разгоревшегося костра, смешанный с запахами тянучего сладкого зефира и прекрасного чая, сырости леса и морозной свежести приближающейся ночи. И все остальное в этот миг показалось таким ничтожным и глупым, отошло на самый задний план, уступив место какому-то внутреннему ликованию и спокойствию; будто Рэй призналась в своем самом страшном секрете, и теперь на душе стало легко и свободно. Она целую вечность готова была сидеть здесь, в окружении некогда неизвестных людей, слушая их непрекращающийся и чуждый ей смех, размышляя о невозможном, но рисуя в воображении замысловатые картины собственной жизни. И легкий ветерок поднимал над землей нити невидимых мыслей, бережно распутывал нежно-голубые пряди, собирая вместе и относя еще выше, к самому небу, чтобы к утру превратить эту мягкую бестелесную пряжу в темно-синие облака, укрывающие мир перед самым восходом бледного солнца.

Глава 38

«Привет, милый друг — я уверена, что, если ты читаешь это, то мы явно приходимся друг другу хорошими знакомыми. Или ты просто искренне меня любишь. Или привязан. Я не могу сказать, что из этого самое худшее. Надеюсь только, что записка не попадет в чужие руки и не будет найдена раньше времени, пока я… Пока я не сделаю то, что было задумано, а вы не прочтете до самой последней строчки.

Это извинения перед всеми. Теми, кто держит в руках клочок бумаги и беглым взглядом читает корявые буквы; кто внимательно слушает, замерев и боясь вздохнуть между концами сплетенных предложений; даже теми, кому просто посчастливилось не увидеть этого признания, а лишь услышать от кого-то другого — простите меня. Потому что вам уже чертовски больно, я знаю. И будет еще больнее и страшнее, когда вы заставите прочесть себя все, быть может, по нескольку раз всхлипывая на одном и том же моменте — простите… Но, давайте представим, что все совсем по-другому?