Я хотела помочь тебе, правда, и делала для этого все возможное, но… усилий оказалось недостаточно, верно? Меня недостаточно… Поначалу мне было страшно даже, ведь я думала, что ты в меня влюблен, но потом спросила себя: «Рэй, как ты можешь задумываться о таких глупостях? Когда любишь, показываешь лучшую часть себя, отдаешь все, что имеешь, и чувствуешь в животе тех бабочек, которых все с таким восторгом описывают в любовных романах. А что мы? Быть может, я и успела влюбиться в то, что ты так тщательно скрывал и не желал мне показывать, и все же это ни капли не то, а другое, знаешь… Это как кофе с молоком, и его можно разделить на двоих, утопая в нежности момента, а мы с тобой пили, машинально протягивая руки к остывающей кружке и делая крошечные глотки горьковатого напитка, в то же время думая о своем и не говоря ни единого слова в течение многих часов. Или те же самые объятия, в которых одни находят ласку и чувства, а мы лишь поделились тем, что было крайне необходимо обоим; как будто что-то хорошее переселилось из одной груди в другую, и каждым сумел почувствовать это уютное тепло, разливающееся по уставшему телу». Правда, я выразила это немного другими словами, но смысл сохранить удалось и здесь, в этом ничтожном клочке бумаги, который ты может даже и не увидишь из-за предусмотрительности моих близких. Но я уверена, тебе и так все известно, Джейкен. Даже чуть больше нужного, но речь сейчас не о том.
Говоря совсем откровенно, мне было с тобой слишком сложно. Ты закрывался и буквально кричал о помощи; а мне ничего не оставалось, кроме как смотреть издалека, потому как выстроенная тобой же стена мешала сделать лишний шаг навстречу. Надеюсь, ты сможешь разобраться со всем ужасом, преследующим тебя несколько последних недель некогда чудной и замечательной осени, и, если действительно почувствуешь себя лучше — дай мне знать. Позвони или приготовь печенюшки с предсказаниями, и тогда я обещаю, что ты развернешь ту самую бумажку, скрученную в тугую трубочку, и прочтешь все необходимые слова, хрустя песочным тестом и роняя мелкие крошки на пол. Только не вздумай снова возвращаться в тот день, когда мне пришлось оставить сидящего в куче мусора парня, заедающего собственные эмоции и не видящего прелестей окружающей его жизни — иначе все будет напрасно, понимаешь, а я… Я вряд ли смогу осудить тебя простой шуткой.
У меня осталось пожелание только одному тебе, хоть ты наверняка в нем не нуждаешься так же сильно, как в очередной встрече с оставленным в октябре «рыжиком». Обращайся туда иногда, как к чему-то легкому и светлому; вспоминай пудинг с самым вкусным кофе без сахара во всем мире; думай о лесе, куда мы забрели случайно и так много друг другу сказали простым молчанием; но только самую малость, не больше двух или трех раз за долгий год нашего расставания. Все изменится, Джейкен, так быстро, что ты не успеешь этого заметить, как бы не старался подмечать происходящие вокруг события и их детали. Сам поменяешься, как и люди, с которыми ты обмениваешься жестами, взглядами и словами — все покажется совершенно иным и отчасти прекрасным, поэтому не вздумай со мною спорить. Я все равно останусь при своем мнении.
Однажды ты встанешь рано и, пока дремлет в теплой тишине весь окружающий мир, придешь на одинокий холм встречать самый лучший рассвет в своей жизни. Будешь стоять там, обласканный степным ветром, а бледное солнце ослепит холодными лучами, и ты поймешь, как же хорошо жить. Замрешь на месте, наблюдая за суетой города под ногами и слушая разговор собственного сердца, и перестанешь существовать для этой земли, с которой соприкасаются босые пятки. Не заметишь вовсе, как я подойду со спины, неслышно ступая по сухому травяному ковру, обниму тебя крепко-крепко, и мы вместе встретим это самое прекрасное утро».
Глава 39