Девочка, которая зажгла солнце

(что-то сильно стучит в груди, буквально разрывая ее этими ритмичными ударами на множество неравных частей; становится душно, жарко и невыносимо тесно в оболочке собственного тела. Хочется открыть нараспашку окно, чтобы вдохнуть свежего ночного воздуха, сделать глоток воды и порадовать иссохшую корку губ, но в голове настолько темно, что кажется, будто любое движение в минуту тебя убьет одиночной вспышкой боли в области черепа. И все же что-то по-прежнему сильно разрывает изнутри, давит, словно ватный комок мышц, кожи и костей уложили на металлический протвинь и теперь с усилием сдавливают тяжелым прессом, чтобы в итоге получить идеальную форму человечка; остается посыпать сверху белоснежной сахарной пудрой, и тогда размазня из внутренних органов мигом превратится в аппетитное вишневое варенье; сверху покрасить цветной глазурью, посыпать тертым шоколадом — и вот, пряник уже готов, а на самом деле ты пока еще всего-навсего придавлен воображаемым пластом. В душе начинает рождаться какое-то странное предчувствие произошедшего, как семечко смутной тревоги, прорастающее с невероятной скоростью… быть может, так сильно все же бьется живое сердце?)

Джек вскочил с кровати, судорожно оглядываясь по сторонам, ожидая увидеть чьи-то длинные когтистые руки и тот самый черный протвинь, зажатый между чужими уродливыми пальцами. Он осторожно ощупал ноги и руки, но не найдя никаких синяков, царапин и даже легких красноватых отпечатков, немного успокоился и попытался собраться с мыслями. Сперва бросил взгляд на наручные часы,

(боже, уже почти три тридцать, и до занятий осталось не больше четырех часов, как забавно, мне даже хочется истерично рассмеяться)

циферблат которых слегка поблескивал в льющемся из окна лунном свете. Удивленно почесал взъерошенную макушку и сверился со стрелками еще раз, вспоминая, что же могло разбудить его в такой поздний час. Раньше (точнее, когда ему было около девяти или десяти лет) маленький Джеки постоянно вскакивал по ночам и несся сломя голову в родительскую комнату. Он так боялся, что при выходе из собственной спальни его встретит огромное чудовище и утащит в ванную (а после утопит в раковине или заставит всю оставшуюся жизнь чистить зубы и плакать), а потому закрывал глаза и шел по памяти, ощупывая дрожащими руками знакомые косяки дверей и углы с шершавыми обоями. Правда, его старания всегда вознаграждались утешительным поцелуем или жарким объятием; иногда мама даже разрешала ему лечь вместе с ними на большой кровати, и мальчик крепко прижимался к двум горячим телам, вдыхая запахи чистых свежих простыней и чувствуя себя полностью защищенным от бродящего по комнатам дома монстра. Один раз, когда Джон уезжал в одну из своих бесконечных командировок, Шарлотта сама поймала себя на мысли, что никак не может заснуть, тихонько прокралась на кухню и хотела было заварить чашку ромашкового чая, как вдруг увидела в дверях заплаканное лицо сына. Джек сжимал в ручках свою мягкую подушку для сна, почти впиваясь в нее короткими пальцами, и говорил, что у него под кроватью кто-то скребется и пугает своим шершанием. Парень и сейчас отчетливо помнил, как мама прижала ребенка к себе и тихим шепотом убедила его, что никакого чудовища на самом деле не существует, а потом они оба долго-долго сидели за кухонным столом и пили горячий шоколад, говорили о самых непонятных вещах, и Шарлотта объясняла своему сыну, из чего же сделаны звезды, и почему люди иногда делают глупости.

Он вдруг подумал, что и сейчас был не против прижаться к знакомым плечам и обнять хрупкую талию, только бы избавиться от этого странного и поедающего изнутри чувства.