Девочка на войне

– Просто на выходных ты меня как будто отшила.

– Я ездила домой. Я же тебе написала.

– Даже попрощаться не зашла.

– Просто хотела выехать с утра пораньше. Прости.

– Ничего.

Он неохотно признал, что ничего интересного за выходные я не пропустила, что он почти все время просидел в библиотеке за своей диссертацией о теории универсальной грамматики на основе никарагуанского языка жестов. Однажды изолированных в обществе глухих школьников свезли со всей страны в специальное учебное заведение в надежде обучить их разговорному испанскому, но на игровой площадке и в общежитиях дети вскоре изобрели свою особую систему жестов. Туда сразу сбежались лингвисты, которым не терпелось застать рождение нового языка.

– Это просто потрясающе, – рассказывал Брайан. – Прошло всего пару лет, а они уже развили систему с подлежащим и сказуемым и классификацию по частям речи.

Мне нравилось слушать, как он рассказывает мне о проекте, увлеченно объясняя нюансы грамматики, но сама я ничего об этом не знала, только по рассказам Брайана, и тема скоро исчерпала себя. Тут он заметил, что из сумки у меня торчит книжка, и вытащил томик «Аустерлица».

– Только не Зебальд. Опять?

Мы с Брайаном не сходились во вкусах относительно книг, что приводило к интеллектуальным прениям, и обычно меня это забавляло. Но сейчас мне дискутировать не хотелось, уж точно не на эту тему.

– Откуда ты берешь такую стариковскую литературу?

– У одного старика, – ответила я. – Но мне он нравится.

– Ариэль или Зебальд?

– И тот, и другой.

– И что ты в нем нашла? Извилистые предложения? По части запятых он мастак.

– Может, это и нравится.

На самом деле все из-за чувства утраты, которое, будто подземная река, пронизывало все его книги. Но вслух я этого решила не говорить. Пока что.

– Но ведь он отчасти прогерманский апологет? – спросил Брайан.

– Думаю, тут все не так просто.

– Ясное дело. Но если где и проводить этическую грань, так это в отношении холокоста. Сама подумай, у него отец служил в вермахте.

– Ну он-то не в ответе за поступки отца.

– Нет. Но это все-таки… тернистая дорожка.

– На том и строится хорошая книга.

– Или спорная с точки зрения этики.

Я поцеловала Брайана, лишь бы он замолчал.

– Ты просто дуешься, что я читаю книжку, которую ты не читал. Но не волнуйся – можешь одолжить ее, когда я дочитаю.

Я натянуто улыбнулась и протянула ему руку.

– Ладно, больше не буду, – поддался он, и мы скрестили мизинчики, что у нас означало сигнал к перемирию. – Но только потому, что умираю с голоду.

Меня всегда напрягало, как люди говорят, что умирают с голоду, хотя на деле это даже близко не правда, а в университете это бесило особенно, ведь в столовой каждый вечер закатывали пир горой.

Я вспомнила, какую уйму жареной курицы с картофельным салатом и флуоресцентно-желтым кукурузным хлебом подают у нас по воскресеньям на ужин, а потом просто выбрасывают.

В Хорватии я выглядела как обычная пятиклашка. А в Америке оказалась худышкой. На первом медосмотре выяснилось, что я даже до минимума не дотягиваю по весу и росту. Врач посоветовал Лоре поить меня после приема пищи дважды в день питательными коктейлями, и тем же вечером, налив в стакан густую шоколадную жижу, она усадила меня за кухонный стол. Я ответила, что не голодна, но Лора сделала суровое лицо и велела все выпить. Я увидела в ее глазах проблеск маминой непреклонности и в один присест осушила стакан. Но стоило поставить его в раковину, как я внезапно ощутила какое-то непонятное бурление в животе. Руки-ноги у меня отяжелели, и что-то подступило к горлу. Будто я задыхалась. Я выбежала на крыльцо заднего дворика, и меня стошнило прямо у перил.

– Об этом врач тоже предупреждал, – сказала Лора, когда я слегка успокоилась. – Ты просто наелась.

Я ответила, что ощущения от этого ужасные и я больше не хочу наедаться. Я так перепугалась, что меня тошнило всю оставшуюся неделю.

– Ну, раз уж ты на волоске от смерти, можем и в столовую сходить, – сказала я.

– Ладно тебе, хватит дуться. – Брайан сжал мой мизинчик в качестве напоминания о нашем уговоре.

Мы зашли в метро, и он картинно привалился к дверям прямо под надписью НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ, сунув руки в карманы старенькой армейской куртки.

– Я тут для тебя подарок нашел.

– Это по какому поводу?

– Да просто так. Увидел и подумал о тебе. В одном винтажном магазинчике.

Он раскрыл ладонь, я увидела осколок выцветшей ракушки на бронзовой цепочке. Он положил кулон мне в руку.

– Осколочек луны.

Губы у Брайана скривились в плутоватой улыбке, которую я так любила.

– Мне очень нравится. Спасибо.

Повозившись с замочком, я надела кулон и попыталась выбраться из недр паршивого настроения. Мы вышли из метро в том месте, где пережитки «маленькой Италии» плавно перетекали в Чайна-таун, и направились в дядин ресторанчик.

Дядю Джуниора прозвали Джуниором так давно, что даже Джек не помнил его настоящего имени. Да и дядей его звали больше для простоты – он приходился Джеку скорее двоюродным дедом или троюродным братом. Со смерти родителей Джуниора никто не решался признаться ему, что не помнит его имени, вот мы и не спрашивали.