Девочка на войне

Наутро я проснулась в Загребе, хотя и не помнила, когда успела пересесть. День выдался не по сезону теплый, зимнее солнце уже изнуряюще жарило. Я стянула толстовку, сунув ее в сумку Дренки, и стояла, щурясь, ошарашенная, на грязной парковке конечной остановки автобуса. Я пошла к выходу для сотрудников в заборе из металлической сетки, чтобы избежать толпы на остановке, и выбралась из переулка на улицу Држича.

Загреб как будто бы остался относительно цел, и меня поразили его размах и шумиха, я словно выпадала из непрерывного городского потока. Я заметила целые семьи, выряженные в хаки и лакированную кожу, и тут поняла, что они наверняка идут из церкви, сегодня же воскресенье. Концепция времени, разделенного на семидневные отрезки, казалась мне уже какой-то чуждой, как будто я и не жила по календарю. Я подумала, сколько же меня не было, пропустила я Рождество или нет. Вспомнила про школу и ужаснулась при мысли, что все мои знакомые, несомненно, так и ходили туда каждый день без меня.

Город, который я когда-то называла родным, который, уезжая, считала полем боя, теперь не казался ни тем, ни другим. Как будто Загреб целиком перекрасили – на манер техниколора – в краски поярче, а стекла в каждой оконной раме стали еще начищенней.

Я уставилась на семью, переходившую улицу, и слишком задержала взгляд, отчего их мать посмотрела на мою заляпанную футболку со снисхождением, достойным разве что цыган-попрошаек. На секунду я пожалела, что у меня с собой нет винтовки – держи я такую в руках, она бы на меня смотреть не стала, – но тут же устыдилась этих мыслей. Надо было двигаться дальше. Я пошла домой к Луке.

Когда я позвонила в дверь, открыл мне сам Лука, и лицо у него осветилось редкой необузданной улыбкой. Одним махом перепрыгнув ступеньки крыльца, он затараторил, завалив меня вопросами в духе «где ты пропадала» и «сколько можно», а я ощутила, как горло у меня сжалось и закрылось. Я боялась, как бы голос не выдал или вообще, как раньше, не покинул меня.

Лука все щебетал, взбираясь обратно к двери, но мои ноги будто бы отказывались мне подчиняться. Он обернулся и хотел было меня поторопить, но тут я увидела, как он переменился в лице, очевидно, разглядев наконец, как я выгляжу. Я наблюдала, как его глаза опять посерьезнели, пока он осматривал пятна у меня на футболке.

– Ана, – начал он. – Где твои родители?

– Дома, – дрожащим голосом соврала я, но тут он глянул на меня так пронзительно, что я разрыдалась. Я ощутила, как колени у меня подгибаются; Лука положил мою руку себе на плечо и отвел меня по лестнице в свою комнату, где усадил на край кровати.

– Снимай, – сказал он, кивнув на футболку.

– Нет.

– Снимай!

Я сдернула футболку через голову, а он, отведя взгляд, протянул ко мне руку. Я отдала футболку, и Лука швырнул ее на пол, а затем стал копаться в комоде, пока не нашел другую подходящую на замену.

– Посиди тут, – сказал он, и я услышала, как он зовет мать.

Лука вернулся с матерью, шедшей вслед за ним, и, подняв с пола мою кровавую футболку, передал ей. В деревне я совсем не плакала, но тут, стоило только начать, прекратить было уже не так-то просто. От рыданий у меня кровь пошла носом, и Лука с матерью сидели рядом, а я лежала, распластавшись на полу лицом в ковер и вцепившись пальцами в его волокна, пока в ладонях не стало покалывать. Каждый раз, как кто-то пытался ко мне прикоснуться, я отбрыкивалась, но в конце концов устала и, когда мама Луки протянула мне руку, я не стала уворачиваться. Под весом ее ладони на моей пояснице я успокоилась и, выплакав все слезы, уснула.

Я проснулась на полу и стала разглядывать утренний свет в окне на потолке комнаты Луки. Мать его уснула в кресле-качалке, а Лука спал на кровати у стены напротив. Глаза и горло у меня опухли и откликнулись не сразу. Я встала, и мама Луки зашевелилась, а потом, как по щелчку, проснулась, оцарапавшись лбом об стену. Она взглянула на меня с недоумением, хотя и узнала, просто не могла припомнить, что я, перемазанная кровью и опухшая, делаю у нее дома в шесть утра. Она потерла виски. Я спустилась за ней следом на кухню.

Сев за стойкой на табуретку, я смотрела, как мать Луки носится от холодильника к плите и обратно.

– Необязательно рассказывать мне все в подробностях, – осмотрительно заговорила она. – Но мне нужно будет кое о чем тебя спросить, чтобы я смогла помочь. Можем начать с вопросов с односложным ответом?

Я кивнула.

– Хорошо. Значит, вы ехали в Сараево?

Я снова кивнула.

– Вы туда добрались?

Кивок.

– С Рахелой все хорошо?

Я кивнула, понадеявшись, что это правда.

– Значит, на обратном пути? – отважилась она.

Я не шелохнулась.

– Там были солдаты?

Кивок.

– Тебя ранили?

– Нет, – ответила я.

– А родителей ранили?

Я молча уставилась перед собой.

– С ними все хорошо?

Еще упорней молчала.

– Они в ближайшее время вернутся?

– Нет.

– Они… вообще вернутся?

Я помотала головой. Мать Луки села и издала странный звук, как будто прочищала горло.