Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим

В бараке были несколько больных детей, которые не смогли подняться. Они остались на месте. Были и те, кто сомневался, выходить или остаться. Может, притвориться больными? Но многие решили, что будет лучше все-таки выйти из барака. Уже не раз те, кто был болен, плохо заканчивали, да и за неповиновение приказу надзирательницы могли убить.

Помню, что тогда у меня в голове вертелась мысль: «Может быть, я увижу маму. Может, увижу…»

На улице шел густой снег. Крупные хлопья забивали глаза, садились на наши обритые головы, покрывали грязную одежду. Мы быстро продрогли, казалось, даже кровь у нас заледенела.

Нас пересчитали, потом вошли в барак и пересчитали больных. А мы стояли на холоде и не могли дождаться, когда это закончится. Надзирательница принялась проверять наши татуировки с номерами. Некоторые ребята были на грани обморока и опирались на соседей. И вдруг совершенно неожиданно и необъяснимо нам сделали знак вернуться обратно в барак. Окончательно обессиленные, мы вошли внутрь и повалились на нары. Можно было еще поспать. А за окном уже светало. Начинался очередной бессмысленный день.

Лагерь начали свертывать. Немцы принялись рушить газовые камеры № 2 и № 3, еще стоявшие на территории. Самых слабых заключенных расстреляли. Повсюду, и возле нашего барака тоже, лежали трупы. Горы трупов наших сестер и братьев, которым не удалось выдержать все это и выжить. Рядом с ними на снегу была сложена их полосатая одежда и обувь. Возле лагерных ворот людей собирали в группы, и это было единственное дошедшее до нас известие.

Что-то на глазах менялось. Что-то происходило. Старшие девочки приносили свежие новости. Они говорили, что подходит русская армия и нас скоро освободят. Что немцы собираются забрать с собой тех, у кого еще есть силы идти. Что они уже начали этот марш по морозу. Они собираются двигаться в сторону Германии, в более надежное место, а по существу, просто удирают.

Я не вижу маму.

И не знаю, где она.

Я вглядываюсь в то, что происходит на улице, сквозь щели в стене барака. Но мамы нигде нет. Она ведь тоже должна уйти из лагеря. Для меня настал самый тревожный момент за все время, что я была здесь.

Что, мама уже ушла?

И оставила меня тут?

Мама, где ты?

Я без тебя не выдержу, я не смогу жить.

Два громких взрыва заставили нас соскочить с нар и выбежать на улицу. Над крематорскими печами взвились два огромных столба дыма. Вторая и третья печи взлетели на воздух. И сразу же загорелись бараки, приспособленные под склады. Мы поняли: немцы уходят из Биркенау.

Они ушли ночью, и над лагерем повисла странная, мрачная тишина.

День ото дня лагерь пустел. Немцев больше не было. Наша надзирательница исчезла, испарилась в пространстве. Но мы не спешили выбираться из барака. Снег смерзся и превратился в лед. Снаружи распростерлась белая равнина, на которую никто не отваживался шагнуть.

Да и куда нам было идти?

* * *

Вдруг откуда-то послышались голоса. В лагерь вошли русские. Они открывали ворота, используя в качестве подмоги лошадей, и входили сначала по четыре человека. Только четверками. Без труб, без фанфар, без праздничных криков. Вокруг были разрушения и смерть. И в сердцах тех, кто выжил, и кого не забрали с собой немцы, тоже были смерть и разруха.

Никто из детей не вышел из барака. Нам вовсе не хотелось снова на мороз. Мы так и не поняли, что началось наше освобождение, что мы уже не рабы. У нас просто не было сил это осмыслить.

Прошла еще одна ночь. Наутро послышались новые голоса. Они говорили по-польски. Это пришли жители городка Освенцим, – по-немецки Аушвиц. Пришли из любопытства, но и с большим желанием помочь. Все стремились нас накормить, утешить, приласкать. Многие из нас протягивали свои миски, и русские клали туда какую-то еду. Но когда мы начали есть, оказалось, что не у всех есть силы держать ложку. И дети ели, окуная пальцы в миски и облизывая. Один из военных принес кусок хлеба. Кто-то вырвал у него из рук этот хлеб и со слезами стал его целовать.

Только потом мы поняли, как развивались события. Русские войска наступали очень быстро. За двенадцать дней они прошли сто семьдесят километров, прорвали четыре линии немецкой обороны и отбили две контратаки. В это время охранники лагеря получили приказ уничтожить все доказательства своего присутствия здесь. Крематорий № 4 был взорван еще в октябре 1944 года. В последние дни декабря отрядам узников лагеря из ста пятидесяти женщин и двухсот мужчин было приказано уничтожить все следы крематория. А также засыпать и прикрыть дерном ямы, где сжигали тела, собрать пепел и выбросить в Вислу. Пропитанный кровью песок немцы тоже приказали вывезти. Многое из лагеря исчезло насовсем.