Девочка с Патриарших

Уже совсем стемнело, Нина даже не успела заметить этот переход ото дня к вечеру. Соседи давно возвратились с работы, чтобы поесть, поспать и снова поутру идти на работу. Запах пригоревшей рыбы давно улетучился, появились новые соблазнительные запахи — повсеместно готовили ужин. Нина отложила книгу, откинула голову и стала смотреть на желтые уютные окошки.

Вон, нижнее, дяди Тимофея. Он обожает любительскую колбасу и все время Нину угощает. На завтрак у него бутерброд просто из колбасы на белом хлебе, а на ужин обычно жареная с горошком.

У тети Труды простая еда: пюре с солеными огурцами и навага, уважает она эту рыбку, сладенькая, говорит. Иногда тоненькие блинчики печет и угощает всех, кто под руку подвернется.

Бабрита — та настоящая повариха, любит она едой радовать и готовит всегда сложные блюда, какие-то особенные, чуть ли не ресторанные, часто пользуясь книгой о вкусной и здоровой пище. Или салат «Весна» сделает, или салат «Здоровье», или рыбу под каким-то оранжевым маринадом (а оранжевый, потому что много морковки, сказала она Нине, однажды угостив), или паштет из печенки (вот эти внутренности Нина совсем не любила, хотя мама говорила, что в оладушках из печени много полезного гемоглобина). В общем, что достанет в магазине, тем соседей и удивляет. А кого еще-то? Дочка ее, Нелька, съехала от нее к своему сожителю и редко теперь навещала мать. Нина даже вздохнула, вспомнив о Бабрите.

Размышления о еде заставили ее снова покинуть свое уютное насиженное место и двинуться в прихожую к холодильнику. Нина щелкнула ручкой, дверь открылась, но, кроме кастрюли с борщом и тарелки с котлетами, ничего нового Нина не увидела. Взяв одну котлетину, прямо королеву всех котлет, крупную, округлую, обжаренную со всех возможных сторон, Нина снова вернулась к себе в комнату и засела на насест. Фонарь освещал угол дома четким желтым треугольником, ничего, кроме этого, и не высвечивая. Его покачивало, как иногда бывало дядю Мишу, вместе с ним качался и желтый треугольник, скользя по дому.

В центре двора было почти совсем темно, но в беседке вроде кто-то еще оставался. Вот чего там сидеть, в такой темноте-то, подумала Нина. Она подняла котлетину повыше, стараясь не испачкать плед, и стала наблюдать за беседкой. Это было намного интереснее, чем читать слова на букву «З». Эта буква была какая-то особенная, слов на нее набиралось не так уж и много, в основном сплошные фамилии. Ну а что читать фамилии, какие знания они могут дать? Нина изучила пару Заозерских, Задунайских, но разочаровалась в них и бросила эту затею — буква «З» явно не шла.

Она отложила энциклопедию, погладив ее выступающие золотые буквы и блестящий шелковый срез. Из чего делается такая краска, подумала Нина? Наверное, из чистого золота, из чего же еще. Она провела тоненьким пальчиком по полированному срезу энциклопедии, и ей очень понравилось это ощущение, словно она трогала блестящую шерстку щеночка. Она водила пальцем по срезу, придерживая другой рукой Буратинку, и смотрела во двор. Все уже разошлись по домам. Последней Майя укатила завозившегося Егорку — видимо, пришло время его покормить. Он отоспался на свежем воздухе и тихонько басил, требуя необходимое — мамкину сиську. Майя склонилась над ним, что-то спросила, словно он мог ей ответить, и гордо повезла выполнять самую важную функцию на свете — кормление будущего советского человека. Советский человек уже начал громко орать, проспав время еды, и Майка заторопилась, везя коляску так, словно в ней была надежда всего человечества в целом, а не только отдельно взятой Советской страны.

Нинка осталась одна. Она, собственно, и была одна. Но жила вместе с двором, наблюдая, как за окном течет жизнь, и радовалась, что она является ее маленькой, сидящей на окне частью. Она вроде одновременно находилась и там, во дворе, а вроде и у себя дома, в теплой и родной комнате, отделенной от внешнего мира одним лишь окном. В щель форточки все еще просачивался обыденный московский запах, очень понятный, вечерний, съестной. Но чуть позже кухонные ароматы улетучились, и снова потянуло простыми основополагающими вещами — листьями, мхом, землей, осенью, осенью именно поздней, надо сказать, и вечной скукой. Да и звуков почти не слышалось. Нина открыла форточку нараспашку, чтобы вдохнуть полной грудью и прислушаться. Чуть пошумливала липа на пару с невнятным баритоном из Трудиного радио, а где-то далеко, наверное, на Садовом, гудели машины, ну и все.

С подоконника пора было уже уходить — на что смотреть-то, черным-черно! Нина потянулась, как котенок, вся изогнулась и вытянула руки вверх, пытаясь достать до верхнего массивного шпингалета, но вдруг отвлеклась и припала к холодному стеклу, пристально глядя в темноту, в самый центр двора. Что-то ее там привлекало, хотя ничего и не виделось. Темень поглощала ее взгляд, казалось, он проходил насквозь, ни во что не упираясь.