Девочка с Патриарших

Нина медленно натягивала одеяло себе на голову, как черепаха, прячущаяся в панцирь. Потом быстро подоткнула под себя края со всех сторон и очутилась в коконе, решив, что так уж точно никто к ней не сможет забраться. Она зажмурила глаза, потом открыла — разницы никакой, такая темень.

Барабанная дробь по стеклу была чуть слышна, но Нине казалось, что этот мерзкий стук звучит у нее в самой голове. Звук был чудовищный, животно-страшный, пальцы Писальщика выбивали какой-то определенный ритм, словно он играл известную лишь ему адскую мелодию на Нинином окне.

А потом снова:

— Малы-ы-ы-ш-ш-ш-ш… Малы-ы-ы-ы-ш-ш-ш-ш-ш… Где ты там? Малы-ы-ы-ы-ш-ш-ш-ш… Девочка моя…

Нина медленно умирала. Так ей казалось каждый раз, когда Он приходил к ее окну. Как только слышались эти звуки, сердце девочки готово было вырваться наружу. Оно трепыхалось, маленькое и разноцветное, как на картинке из энциклопедии, гулко билось о позвоночник, пытаясь от страха выбраться наружу. Нина ощущала его, оно поначалу было твердым, почти каменным, очень тяжелым и испуганным, а потом превращалось в желе, похожее на то, которое они с папой однажды заказали в ресторане. Желе тряслось на тарелке, и Нина завороженно смотрела на эту мелкую бесхребетную зыбь, не понимая, как эта штука может быть и твердой, и текучей одновременно. А сердце? Как у него получалось перегонять кровь в таком состоянии? Ей казалось, что ее моторчик постепенно глохнет, забиваясь каждый раз ужасом и не в силах его победить.

Нина не знала, что делать, когда Он приходил.

Просто не знала.

Ее бедненький детский опыт, скорее не столько детский, сколько животный, заложенный с первобытных времен глубоко в подкорку, советовал затаиться и переждать опасность.

Но это ожидание и было для девочки самым страшным.

Знать, что Он рядом, слышать скрежет ногтей и удары пальцев по стеклу, дрожать от Его приглушенного голоса, который обращался к ней так же, как мама и папа, но длинно и шипяще: «малы-ш-ш-ш-ш-ш».

Откуда он узнал, как подслушал, неужели он давно где-то рядом?

Нина еще сильнее вжалась в кровать от этой жуткой ненавистной мысли. Единственное, о чем она сейчас мечтала — это перестать слышать, видеть, чувствовать, просто исчезнуть, раствориться, не существовать. Она больше не понимала, как с этим жить. Она не знала, что делать, когда к ее окну на первом этаже приходит Зло. Ей раньше казалось, что зло это нечто абстрактное, невсамделишное и взрослые не совсем понимают, когда говорят о нем. А оказалось, что оно совсем настоящее, это Зло, оно довольно велико ростом, у него есть тело, руки-ноги, голова, длинные черные волосы и даже плащ… И еще длинные пальцы, и острые когти, которыми это Зло стучит ей по стеклу. Этот гулкий цокающий звук моментально вызывал у Нины испарину: она знала, что Зло рядом.

Нина замерла, как зверек, готовый принять смерть, и тоненько заскулила.

Услышав, наконец, милые сердцу звуки, Писальщик гнусно улыбнулся, оживился и заскрежетал по стеклу чуть слышнее и нетерпимее:

— Малы-ы-ы-ш-ш-ш-ш, я тебя слышу, малы-ы-ы-ы-ш-ш-ш-ш… Как я рад тебе… Покажи-и-и-и-сь… Подойди к окну-у-у-у… Малы-ы-ы-ы-ш-ш-ш-ш…

Он неестественно растягивал, словно выпевал слова, выстукивая при этом пальцами какую-то ритмичную мелодию. Нина слышала его довольно четко, пыталась приглушить своим плачущим голоском, но его слова все равно врезались в уши.

— Малы-ы-ы-ы-ш-ш-ш-ш, хочешь, я стану твоим Робинзоном Крузо? Ты же любишь эту историю? Люби-и-ш-ш-шь? А ты будешь моей Пятницей… Или Маленьким при-и-и-нцем… Ну давай же, малы-ы-ы-ш-ш-ш, давай… — ворковал он сдавленным посмеивающимся голосом.

Нина уткнулась лицом в подушку и закричала, громко закричала, как ей показалось, так громко, что должен был сбежаться весь двор. Но крика этого никто, кроме подушки и Писальщика, так не услышал.

А он жил этими ночными звуками.

Нина вдруг поняла, что этот человек знает о ней намного больше, чем ей казалось раньше. Откуда он узнал про Робинзона? Или про Маленького принца? Или про то, что ей всегда холодно?

— Ну открой, малы-ы-ы-ш-ш-ш-ш, открой, ты же сама хочешь открыть занавески, подойди к окну… Как хорошо, когда ты рядом, малы-ы-ы-ш-ш-ш-ш!!!!!

Нина уже кричала не переставая, безумно, хрипло, беспросветно, закусывая подушку, словно ее душили. Ей показалось, что она видит себя со стороны, чуть сверху, не только себя, но и всю комнату: стол, заваленный книжками и разбросанными карандашами, школьную форму, брошенную на кресло, и одеяльный бугор, под которым трясется и кричит девочка — она сама. И это было так же ужасно, как и сознавать, что в ее окно скребется Писальщик. Нина кричала и кричала, сильно вздрагивая при новых ударах по стеклу, словно били по ней.