Девочка с Патриарших

Писальщик был счастлив. Он жил такими моментами, питался ими, они заряжали его, давали энергию и являлись смыслом его никчемной жизни. Он взялся за решетку, словно пытаясь вырвать ее с корнем, но вдруг страстно прильнул к ней, стараясь быть ближе к окну и к девочке. Потом с усилием попытался просунуть свое жидкое лицо между решеток. Кожа на лице натянулась, но мужчина, не обращая внимания на боль, все продолжал таранить решетку и вот снова зашипел:

— Я уже здесь, я совсем рядом, я иду к тебе-е-е, малы-ы-ы-ш-ш-ш-ш…

Он, неестественно дергаясь и помогая себе всем корпусом, проталкивал лицо к стеклу, хоть и знал, что пролезть почти невозможно, но не мог остановиться, все втискивался в это игольное ушко, по-звериному все мощнее возбуждаясь и даже не замечая, как по разодранным щекам неровными струйками течет кровь. И сейчас он ни на что не обращал внимания — мыслями весь был там, в комнате, рядом с пищащим под одеялом существом, которое ждало его и кричало от желания и восхищения. Девочке, он был уверен, тоже передавались эти удивительные, наполнявшие его эмоции, и это детский писк придавал ему силы.

— Сейчас, малы-ы-ы-ш-ш-ш, сейчас-с-с-с…

Он вдруг отпустил от решетки руку, картинно поднял ее и, как в театре, немного из-за спины, торжественно и эффектно, словно за ним наблюдали зрители, взял себя сверху за волосы и снял свой блестящий черный парик, отбросив его к стенке. И словно оголил душу, так ему показалось. Парик на людях он не снимал никогда, он был частью его музыкального образа. От лысой головы пошел парок, он снова с усилием приник к решеткам, чуть было не впечатался лбом в стекло, и из-за этого ему показалось, что он почти проскользнул в комнату.

Выглядело это пугающе: человек в длинном черном пальто стоял, вцепившись в ржавые железные прутья, и пытался продавиться сквозь них, словно в нем, как в осьминоге, умеющем влезть в любую маленькую лазейку, не было ничего твердого — ни костей, ни хребта, ни черепа. Он неестественно подергивался, будто в нем пришли в движение застарелые животные гены, спящие до поры до времени и вдруг в момент ожившие вместе с каким-то болезненным упорством и странным, неподвластным разуму азартом — он вроде как понимал, что здесь ему никак не пролезть, но и не принимал препятствия, все вдавливался в решетку, безоглядно и напористо. По его голым щекам текла кровь, перемешанная со ржавчиной, но в темноте этого видно не было. Он рычал, и рык этот слышала девочка, растворяясь в страхе, крича тоненько и надрывно.

Нина вдруг села на кровати, поджав ноги, которые совершенно потеряли силу. Она бы убежала и закрылась в ванной, но поняла, что не может двинуться. Она бы спряталась под кроватью, но была от страха полностью парализована, обмякла, словно тряпичная кукла. И от полной безысходности стала монотонно биться головой о стенку, на которой висел коврик с мишками. Мерно раскачивалась, как болванчик, и ударялась виском о стенку под скрип и скрежет кровати. А вскоре уже перестала слышать ядовитое заоконное шипение и возню Писальщика, который все лез и лез сквозь железные колья, как вампир на живую кровь.

А Писальщику казалось, что он уже почти у цели, он поворачивал голову то так, то эдак, помогая себе руками, чтобы раздвинуть прутья.

Они, наконец, поддались, и окровавленное лицо прильнуло к стеклу… От неожиданности он крякнул и дернул задом, словно отложил личинку.

Нине было уже все равно. Обезумевший мозг, уже долго сотрясаясь о стенку, почти не реагировал на происходящее. Ей показалось, что она вдруг сильно уменьшилась, а сердце сжалось и совсем схлопнулось.

Она не услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, открылась дверь и в квартиру вошла мама с Игорьсергеичем.

— Деточка, почему так темно? Ты уже легла?

Голос Игорьсергеича гулко прозвучал в темном коридоре. Он не любил непорядок. Вечер должен быть освещен, неправильно сидеть в темноте.

— Варенька, поставь чайку, я умираю от жажды, — попросил Игорьсергеич.

Варя повесила пальто в прихожей, сняла модные боты и пошла на кухню. А Игорьсергеич, совершенно непонятно почему и, наверное, первый раз с того дня, как ввалился в эту квартиру со своими лыжами, быстрым шагом пошел прямиком в Нинину комнату.

Сначала он услышал монотонный стук — боммм, боммм, боммм — и не сумел распознать, что или кто может его издавать, но вдруг, дотронувшись рукой до двери, почувствовал, как трясется стенка. Он вступил в черноту Нининой комнаты и решил почему-то не сразу включить свет, хотя это было и неправильно.

Глаза стали привыкать к темноте.

Нина сидела на кровати спиной к нему и тюкалась головой о стену, довольно сильно и размашисто. Он бросился было к ней, но краем уха услышал за окном чью-то возню и бессвязное бормотание. Через два шага он был уже у занавесок, резко отдернул одну, одновременно включив настольную лампу.

Закричал в голос и отшатнулся.