Девочка⁰

Мальчик смотрел на меня исподлобья, и я понимал, что он чувствует: унижение, ведь его не просто ругают, а ругают перед каким-то человеком, которого он знать не знает.

– Как по мне, система с домашней работой давно себя изжила, – осторожно заметил я, давая понять мальчику, что я на его стороне.

Ирина Сергеевна, громко захлопнув его личное дело, замахала на ребенка рукой:

– Все, иди и позови следующего.

Когда он вышел, она холодно заметила:

– Не говорите такое при детях, иначе совсем распоясаются, а их и так тяжело контролировать.

– А зачем их контролировать?

Вместо ответа она почему-то повторила предыдущую мысль:

– Детдом – это разрозненный коллектив из неблагополучных детей, которые не поддаются никакому влиянию.

– Нужно любить их, а не влиять на них.

– О-о-о-о, – усмехнулась она. – Все вы так говорите, когда только сюда приходите, а вот поработайте с такими сорок лет, как я.

– Вы работаете здесь уже сорок лет? – удивился я.

– Почти.

– И все сорок лет – вот так, как сейчас?

– Ну, первый год я была как вы, а потом все про них поняла.

– Надо же…

– Что «надо же»? – резко спросила она. Ее явно задел мой тон.

– Некоторые люди себя за всю жизнь понять не могут, а вы поняли других за один год, – усмехнулся я. – Профессионализм!

От крупного конфликта и «неуда» в зачетке меня спас следующий ребенок, зашедший в кабинет. Я повернул голову в его сторону и второй раз за день испытал чувство узнавания. Но если с Маргаритой оно было реальным, то этого мальчика я нигде видеть не мог, хотя и точно понял, кто он.

Это был ты.

Ты был не точной копией самого себя в детстве; если сравнить ваши фотографии, вряд ли кто-то заметит какое-либо внешнее сходство. Но я понял, что это ты, потому что только ты умел так смотреть на учителей – с невинной ангельской покорностью, однако стоило им отвернуться, как твои губы кривились в насмешке над происходящим.

Вот и сейчас ты провернул этот трюк: обаял Ирину Сергеевну своей вежливостью, а потом с гаденькой ухмылкой глянул на меня. Мне понравилось, что ты не посчитал нужным обманывать меня, надевая маску «хорошего мальчика».

Учтивый тон, с которым ты поздоровался при входе в кабинет, смягчил Ирину Сергеевну, и она ласково сказала:

– Садись, Гордей.

Я дернулся в кресле.

– Гордей? – У меня не получилось сдержать удивление.

– Что такое? – не поняла Ирина Сергеевна.

– Его правда зовут Гордей?

– Да, а что такое?

Я посмотрел на тебя, и на секунду мне показалось, что ты все знаешь. Ты понимаешь мое замешательство и опять смеешься надо мной, мол, классный пранк, да? Это в твоем стиле.

Я помотал головой, как бы говоря Ирине Сергеевне, чтобы не обращала внимания и делала свое черное дело, а сам вытянул твою карточку из общей стопки.

«Гордей Колесников… Ну хоть фамилия другая».

Эта разность фамилий на секунду вернула мне рациональное мышление: мол, всякое бывает, ну, назвали ребенка Гордеем, что уж тут такого удивительного?

Но, когда я открыл личное дело, мне показалось, что вся комната куда-то поехала, а пол убежал из-под ног.

«Дата рождения: 1 сентября 2013 года».

Реинкарнация, серьезно? Так вот почему ты не хотел быть священником, чертов буддист.

Скажу как есть: я ничего не пытался про тебя узнать. Между нами было только десять минут разговора в кабинете Ирины Сергеевны, где ты убеждал нас, что хорошо учишься, делаешь уроки и никого не обижаешь. Если тебе интересно: я не поверил и, судя по вздоху моей наставницы, когда ты вышел из кабинета, был прав в своих сомнениях.

Оставшийся рабочий день прошел как на иголках, но в шесть вечера я побежал не домой, а в закуток на первом этаже: в этом закутке и находилась святая святых – администрация. Я ворвался туда, совершенно не подготовив почву для разговора, а потому получилось все путано и глупо. У меня, конечно, была уважительная причина для визита: мол, вот мой листок посещаемости практики, распишитесь в нем, пожалуйста. Пока директриса вальяжным росчерком ставила свою подпись, я быстро объяснял, что мне очень-очень-очень нужно усыновить одного из их детей, это вопрос жизни и смерти, а отказа я не приму.

Моя пламенная готовность сражаться за тебя ее не впечатлила. Она как будто даже была готова к этому и с усталым вздохом откинулась в кресле. Лицо ее приняло такое выражение, словно я изо дня в день обиваю тут пороги с сумасшедшими просьбами.

Помолчав, она снова придвинулась к столу и, сцепив пальцы в замок, почти ласково начала мне объяснять:

– Я понимаю, когда здесь оказываешься впервые, то всех становится очень жалко, всем хочется помочь, и возникают вот эти душевные порывы, подобно вашему, но на самом деле все не так мило и радужно…

– У меня очень серьезные намерения, – перебил я.

– Сколько вам лет?

– Двадцать… – неуверенно ответил я. – В июне будет двадцать один!