Девочка⁰

Преодолевая оставшееся расстояние ползком по тягучей грязи, я представлял себя солдатом, и от этого мне становилось легче. Я думал: вот представь, была война, и люди, как и ты, ползали под дождем, и их могли пристрелить, а тебя даже не пристрелят, все не так плохо, поэтому давай, возьми себя в руки, поднажми!..

Наконец передо мной выросли бесконечно долгие ступени, по которым тоже пришлось ползти, но уже было легче: можно было цепляться за перила. Крыльцо освещалось уличными софитами. Добравшись до двери, я дотянулся до деревянной ручки и, схватившись за нее, поднял все тело, опершись на левую ногу. Наконец я снова оказался в вертикальном положении.

Дверь была деревянная, дубовая, очень тяжелая. Я навалился на нее; она не поддалась. Тогда я потянул ручку на себя обеими руками, рискуя не удержаться и опять упасть, но все равно тщетно. Дверь была закрыта. Заперта. От меня.

Мне стало страшно. Вокруг разворачивалось стихийное бедствие, и тонкая куртка не спасала меня от ледяного ветра. Я опустил голову и здесь, на слабо освещенном крыльце, увидел, что штанина на правой ноге насквозь мокрая – в грязи и запекшейся крови. Испугавшись, я осторожно сел спиной к двери и снова заплакал, то и дело ударяя ладонями по дубовой поверхности.

– Почему ты меня не пускаешь? – ныл я. – Это же твой дурацкий дом, и ты не хочешь открыть мне двери, хотя я долбаные восемь лет хожу в православную школу и молюсь тебе!

Я еще раз надавил спиной на дверь, но бесполезно. Мысленно прикинул: до сторожки ползти в два, а то и в три раза больше, а у меня на ноге настоящая рваная рана. Наверное, я и так уже заработал столбняк или заражение крови от того, что извозился в грязи.

Отчаявшись, я уперся затылком в мокрое дерево и зажмурил глаза.

– Ну почему?! – кричал я сквозь слезы. – Ты не хочешь мне помогать! Опять! Ты никогда не хочешь мне помогать! Это все из-за того письма? Ну прости меня! Разве ты не должен все прощать?!

Вспыхнула молния, и через секунду надо мной пророкотал гром. Бог не слышал меня.

Я сердито прошептал:

– Папа говорил, что ты всегда поможешь и, даже если кажется, что выхода нет, укажешь путь. А теперь я сижу тут один, возле твоей церкви, а ты молчишь и даже не пускаешь меня погреться.

Поднявшись, в последней отчаянной попытке я еще раз толкнул дверь. Ничего.

«Все понятно», – зло подумал я.

Мне стало ясно: Бог просто хочет, чтобы я сдох прямо здесь, у дверей церкви. Он хочет еще одной смерти в стенах своего дома, чтобы и этот храм закрыли. Сначала Гордей, теперь я – вот как Бог расправляется со всеми нами.

Я снова сел на мокрую брусчатку и закрыл глаза. Не знаю, заснул я или нет, но вдруг увидел себя будто бы со стороны – свою маленькую фигурку под громоздкими деревянными дверьми. И Иисуса рядом – того, прежнего, в растянутой футболке и спортивках, а ведь он не разговаривал со мной уже почти полгода. Он опустился рядом, на корточки, и ласково спросил:

– Ну, что случилось?

– Твой Бог закрыл двери храма, и я не могу войти! – зло сказал я.

– Это не он закрыл, а люди, – сочувственно объяснил Иисус.

– Мне все равно кто! Войти-то я не могу!

– Я тоже туда давно не могу войти.

Я поднял на него беспомощный взгляд, и он спросил:

– Чем я могу помочь?

– Позови мою маму, – попросил я.

Иисус исчез, и какое-то время была темнота. Мне казалось, что я тону в черной трясине, медленно погружаясь все ниже и ниже, и в тот момент, когда я должен был уйти в тягучую жижу с головой, из темноты показались мамины руки. Сначала я увидел только их, как будто они существовали в темном пространстве отдельно от тела, но потом, когда они схватили меня и сжали, я, словно очнувшись от сна, увидел маму целиком.

Она сидела на крыльце церкви и держала меня в руках, как Богородица – младенца Иисуса. Я сразу почувствовал себя совсем маленьким.

– Как ты меня нашла? – шепотом спросил я.

– Почувствовала, – так же тихо ответила мама. – Села в автобус до кладбища, и девочка-кондуктор подтвердила, что ты здесь.

– Она хорошая девочка, – ответил я так, будто бы точно знал.

Мама, всхлипнув, кивнула.

Я снова зашептал:

– Пожалуйста, давай не будем уезжать.

– Не поедем, – с жаром согласилась мама. – Никуда не поедем.

Я перевел взгляд с маминого лица на небо и, готов поклясться, среди клокастых туч увидел подмигивающее лицо Иисуса. Кажется, с последней нашей встречи он сделал себе пирсинг в носу.

Впрочем, мне могло и показаться.

Эпилог

Я снова встретил тебя спустя восемь лет, когда проходил практику в детском доме № 7. Даже не так. Если рассказывать по порядку, то сначала я встретил не тебя.

Мне велели подождать на крыльце – сказали, что скоро выйдет соцработник и проведет меня к детям. От волнения у меня дрожали колени, поэтому я сел на скамейку возле входа. Мне еще ни разу не доводилось работать с детьми-сиротами, до того момента в университете нас учили проводить тесты на детях из благополучных семей, только и всего. Если честно, с детьми я даже никогда не разговаривал, просто подсовывал тесты и молча сидел рядом. Меня заранее предупредили, что в детском доме такое не прокатит.