Девочки Гарсиа

– Какой марки? – уточнил полицейский.

– Марки? – переспросила Карла.

– Ну, «форд», «крайслер», «плимут», – со вздохом закончил свой перечень офицер. Карла и ее мать даром тратили его время.

– ¿Qué clase de carro? – обратилась мать к дочери по-испански, заранее зная, что та не различает марки автомобилей. Карла покачала головой, и ее мать на свой лад попыталась выставить ее в лучшем свете: – Она не помнит.

– Она что, говорить не умеет? – рявкнул грубый полицейский.

После этого вопросы начал задавать тот, кто больше походил на мальчишку.

– Карла, – начал он, произнеся ее имя так, что она почувствовала себя с ног до головы укутанной чем-то теплым и приторно-сладким. – Карла, – ласковым тоном повторил он, – опиши, пожалуйста, мужчину, которого ты видела.

Все воспоминания о том, как он выглядел, уже испарились. Она помнила лишь пришибленную улыбку и несколько прядок грязных светлых волос, тщательно уложенных над плешью. Она не знала, как сказать по-английски «лысый», поэтому ответила:

– У него почти ничего не было на голове.

– Хочешь сказать, он был без шляпы? – подсказал ласковый офицер.

– Почти никаких волос, – объяснила Карла, подняв глаза, как если бы высказала догадку и хотела понять, попала ли она в цель.

– Лысый? – Грубый коп показал сначала на свое волосатое запястье, торчащее из рукава формы, а потом на розовую безволосую ладонь.

– Лысый, да. – Карла кивнула. Темные волоски на его теле вызвали у нее отвращение. Они напомнили ей о волосках на собственных ногах, об изменениях, которые исподволь происходили с телом, превращая ее в очередного взрослого человека. Неудивительно, что мальчишки с тонкими голосами и гладкими безволосыми щеками ее презирали. Они видели, что тело предало ее.

Карла описала внешность мужчины, а потом прозвучал самый страшный вопрос.

– Что ты видела? – спросил коп с мальчишеским лицом.

Карла опустила взгляд на ноги полицейских. Черные мыски их ботинок высовывались из-под штанин, как мордочки пронырливых зверьков.

– Мужчина был голый здесь, внизу. – Она показала рукой. – И у него была веревочка вокруг талии.

– Веревочка? – голос мужчины был похож на руку, пытающуюся поднять ее подбородок и заставить посмотреть вверх. Именно это и сделала ее мать, когда он повторил: – Веревочка?

Карла была вынуждена посмотреть ему в лицо. Оно и правда было взрослой версией болезненно-белых мальчишеских лиц с игровой площадки. Когда они вырастут, то будут выглядеть именно так. В этом лице не было ни злобы, ни доброты. Никакого понимания, насколько ей тяжело описать увиденное с ее крошечным запасом английских слов. Это было лицо персонажа из кинофильма, который прокручивали перед глазами Карлы, и лицо спрашивало:

– Что он делал с веревочкой?

Она пожала плечами. В уголках ее глаз стояли слезы.

– Веревочка поддерживала его… – вмешалась мать.

– Прошу вас, мэм, – прервал ее полицейский, записывавший слова Карлы. – Дайте дочери самой рассказать, что она видела.

Карла ломала голову, как назвать мужские гениталии. Ее семья приехала в эту страну до того, как она, по испанским меркам, достигла полового созревания, поэтому было упущено множество ключевых слов, которых в противном случае она набралась бы за прошлый год. Теперь она учила английский в католическом классе, где ни одна монахиня никогда не произносила выражений, которые ей сейчас пригодились бы.

– У него была веревочка вокруг талии, – пояснила Карла. Судя по легкости, с которой начал записывать за ней полицейский, теперь она выражалась совершенно ясно. – И она шла к животу. – Карла показала на себе. – А вот тут была завязана в… – Она подняла руку и показала пальцами нолик.

– В петлю? – предположил ласковый полицейский.

– В петлю, и его штуковина… – Карла показала на пах офицера. Записывавший коп нахмурился. – Его штуковина была внутри этой петли, и она росла и росла, – выпалила девочка дрожащим голосом.

Дружелюбный коп поднял брови и сдвинул фуражку на затылок. Его большая ладонь смахнула капельки пота, собравшиеся на лбу.

Карла безмолвно молилась, чтобы допрос на этом закончился. Она начала бояться, что на следующий день ее фотография – хотя никто ее не фотографировал – появится в газетах и ватага дрянных мальчишек станет мучить ее тем, чему она стала свидетельницей. Она задалась вопросом, можно ли рассказать о мальчишках молодым полицейским. «Кстати…» – могла бы начать она, и офицер-грубиян принялся бы за ней записывать. Уж она бы нашла слова, чтобы ОХАРАКТЕРИЗОВАТЬ их внешность: их злобные, глумливые лица она знала наизусть. Их бледные, одинаково хилые тела. Их тонкие голоса, пищавшие от восторга, когда Карла неправильно произносила какое-нибудь слово, которое они заставляли ее повторить.

Но после описания происшествия ее больше ни о чем не спрашивали. Коп захлопнул блокнот, и оба офицера на прощание отдали Карле и ее матери честь. Они уехали на своей патрульной машине, и по всему кварталу сомкнулись раздвинутые шторы, а полуоткрытые жалюзи закрылись, как не замечающие зла глаза.