Девочки, кто с нами?

Раздосадованная Лида сразу же легла в постель, закутавшись с головой одеялом, остальные принялись спорить. Нюська горячо уверяла, что с парней и спрашивать нечего. Ясно — не знают городских песен и танцевать не умеют. Разве им до развлечений? С ранней весны в степи, на работе, зимой сидят по хатам.

— А по-моему, они просто-напросто издевались над нами, — сказала Люся. — Кажется, во всем виноват этот Володька. А ты, Волька, как думаешь? Спишь? Почему удрала?

— За вас обидно сделалось и ушла. Приехали, распелись соловьями! А может, они за день устали как черти? Путем даже не умылись, а тут фифочки разряженные… Танцевать захотели, румбами да фоксами хвастаться начали…

За палаткой пиликнула гармошка. Завздыхала как-то нежно и немножечко грустно. Следом за робкой мелодией зазвучал бархатистый голос:

Звезды над степью спустились,
В озере дремлет камыш.
Где ж ты, желанная, где, незнакомая,
Где ты, ромашка моя…

— И совсем нескладно, — шепнула Тонечка.

— Тише… — Нюська приподнялась с матраца. — Это Володька.

Почти у самого входа раздались шаги, шепот, и все затихло.

— Крадутся… — Люся приглушила смех. — Галка, жмись ко мне, сейчас нашу Тоньку похищать начнут. Ведь она самая толстая…

— Они сами нас испугались. Я по глазам видела, — отозвалась Тонечка…

В эту самую минуту из вагончика, где помещалась кухня, внезапно долетел непонятный звук. Будто несмело ударили по жестянке палочкой. Стихло и опять задребезжало. И потом вдруг началось! Невидимый оркестр загремел на жестяных мисках, на бутылках, банках. Послышались глухие удары в огромный бак, и, перекрывая все эти звуки, хор мужских голосов грянул песню.

Тот же мотив, те же слова, но ничего похожего на слабенькую «целинную», которую с час назад пели девушки. В этой песне звучала сила, захватывающая, могуче разливающаяся по степному простору…

— Вот тебе и молчуны! — ахнула Фая.

— Это они нам на зло, — буркнула разобиженно Тонечка.

Нюська завозилась, торопливо начала натягивать платье.

— Куда? — спросила, приподнявшись, Волька.

— Нас зовут. Неужели не понятно?

— Никто никуда не пойдет. Надо иметь гордость. Лида, скажи им, ты комсорг…

— Спать, — приказала Лида, и уже тише добавила: — Ребята не плохие и, кажется, ждали нас.

Девушки не вышли из палатки, хотя песня сменялась песней, и каждая новая звала их, обещая крепкую дружбу. Так и уснули, слушая небывалый концерт.

СТЕПЬ УТРЕННЯЯ И ПОЛУДЕННАЯ

Выползешь по утру из палатки — зуб на зуб не попадает от холода, оглянешься кругом, да так и замрешь, широко раскрыв глаза от изумления. Забудешь все на свете: что лишь вчера жаловалась на усталость и боль в пояснице, рассматривая в зеркальце свое лицо, искусанное комарами, сердилась, что оно потеряло бледную нежность, обветрело, а руки огрубели, покрылись на ладонях подушечками мозолей.

Смотришь кругом, притаив дыхание, чувствуешь, как все сильнее и сильнее тебя охватывает озноб непонятной тревожной радости.

Удивительно хороша степь ранними утрами! Необозримая, она покоряет величием простора, обилием красок, по чистоте и яркости несравнимых с теми, что переносит художник с палитры на полотно картин.

Не передать того неуловимого, но остро ощущаемого колебания густо-вишневого марева, разгоревшегося на востоке. Не передать, как оно, переливаясь, начинает постепенно бледнеть, растворяется в хрупкой, прохладной голубизне неба.

Вдалеке от стана поднимаются хлеба: бурыми, грядами тянется рожь, растопырив усы, желтеет ячмень, краснеют кудрявые косяки проса, но больше всего пшеницы — ее не окинешь глазом. Живая, отливающая рыжинкой, притихшая ранними утрами, она словно излучает свет — каждый ее колос окраплен росой, на каждом дрожат светлые капли.

Если степь по утрам не хмурится туманом и ясно небо, то воздух так прозрачно чист, что вокруг будто все на ладошке перед тобой выставлено. Виден соседний стан, будка, сизый дымок, тянущийся из трубы, комбайны, и даже видно, как на перилах мостика одного из копнителей белеет развешанное белье. Там тоже работают студенты и тоже с нетерпением ожидают, когда начнется уборка хлебов. Сено надоело до чертиков. Режут глаз точно выбритые громадины-луга, пирамидами высятся нескончаемые копны-шушаки, а нескошенной травы — тьма тьмущая! На верхушке ближнего шушака, сложив крылья, застыл ястреб. Кажется, охвачен крепким сном, а шея, длинная, хищная, настороженно повернута в сторону озера.

Озеро! Неизвестно, что бы делали девушки без озера. В нем они стирают, отмываются от пота и пыли, в свободные минуты спасаются от зноя. Они привыкли к его вязкому дну, неожиданным ямам, прилипчивым пиявкам; не визжат уже, когда из гущи камыша вспархивает потревоженная утиная стая.