Я положила книгу на бортик раковины и зашлепала по лестнице, к огням большой люстры и запаху только что съеденного рагу. Мисс Глэйд, стоявшая в центре комнаты в шапочке с помпончиком и в полупальто, выглядела немыслимо чистой. Я тогда впервые осознала, что она может существовать вне школы, заниматься другими делами по вечерам, ложиться в кровать с какими-то мыслями. Сейчас мисс Глэйд казалась ниже, чем в классе, но это из-за Отца: было у него такое свойство – люди рядом с ним как будто съеживались, уменьшались. Я скрестила руки на груди поверх пижамной кофты, изношенной настолько, что сквозь ткань просвечивали соски.
– Лекс совсем не обязательно присутствовать, я пришла поговорить с вами.
– Ну что вы, мы очень открытая семья, – ответил Отец.
Она очень старалась смотреть то на меня, то на Отца, но всякий раз ее взгляд невольно скользил по углам комнаты, в которых стояли мешки с мусором, по россыпям старых тряпок, башмаков, среди которых валялось несколько рваных мягких игрушек. На диване, сваленные грудой, лежали простыни Матери, жесткие от грязи.
– Привет, Лекс, – сказала она.
– Здравствуйте, – ответила я и, не доверяя этой новой вечерней мисс Глэйд, которая не желала со мной разговаривать, добавила: – А что вы здесь делаете?
Он взглянула на Отца, который уже ухмылялся, и ответила:
– Помнишь, я говорила о стипендии?
– Помню.
– Так вот, я хотела обсудить это с твоим папой. Стипендию и еще кое-какие вопросы. Ничего такого важного. И точно ничего такого, о чем тебе стоило бы переживать.
Отец расселся на диване и жестом предложил гостье сесть на свободную половину. Мисс Глэйд присела на самый краешек, как будто не хотела, чтобы наш дом хоть как-то касался ее. Она сжимала свои все еще красные от холода руки.
– Если вы не хотите, чтобы она слушала, нет проблем, – сказал Отец.
Мисс Глэйд посмотрела на меня печально и смиренно. Она словно хотела, чтобы я о чем-то догадалась по ее лицу, но я не понимала.
– Прости, Лекс, но мне нужно побеседовать с твоим папой наедине.
– Я поняла.
– Вот и хорошо. Тогда до завтра.
Эви давно спала, я лежала в кровати на одеяле, с включенным светом, настороже, отгоняя сон изо всех сил.
Я считала свою учительницу самым умным человеком из всех, кого знала, но вместе с тем она оказалась самым глупым. Мисс Глэйд смотрела так, будто боялась за меня, в то время как, оставаясь в гостиной один на один с Отцом, ей следовало бояться за себя.
О чем они тогда разговаривали, я так и не узнала, но уже через неделю мы переехали в Холлоуфилд. Я вернулась из школы и обнаружила, что вся семья собралась на кухне. Отец стоял, уперевшись ладонями в стол, Мать – рядом с ним.
– У нас теперь есть дом. Наш собственный.
На лице Далилы произошло мини-землетрясение – задрожали губы, задергались уголки глаз.
– Ненавижу тебя, – сказала она, сморщившись.
– Уже? – спросила я.
– Обстоятельства вынуждают, – ответил Отец. – Собираемся – свистать всех наверх!
Собирая вещи, мы словно бы делали вскрытие дому и нашему детству, проведенному здесь. Тут, под родительской кроватью, лежали простыни – на них мать рожала Итана; там – книга о Диком Западе, которую так и не вернули в библиотеку. Немытые бутылки из-под ликера – в них поселились семейства черных мушек. Сдвинув мебель с привычных мест, мы обнаружили самые отвратительные болячки дома. Коврик под моей кроватью оказался мягким и матовым – плесневые опухоли вздымались до самого матраса. Под колыбелькой валялись сгнившие пижамы, переношенные всеми нами по очереди и ни разу не стиранные. Стены в родительской спальне были продырявлены, и, подставив к отверстиям пальцы, я ощутила холодный воздух, проникающий внутрь.
В глубинах материнского шкафа я обнаружила блокнот, сморщенный, выгоревший, почти расклеившийся. Открыла его примерно на середине. Нескладный почерк – явно детский, но я не сразу поняла, чей именно.
Я улыбнулась. Заметки Деборы. Контакты журналистов записаны на самой последней странице.
«Сейчас все эти люди уже, наверное, на пенсии, – подумала я, – а кто-то вообще умер. Интересно, она хоть кому-нибудь позвонила?»
Вряд ли. Блокнот был явно забыт, а не спрятан. Я кинула его в кучу мусора.
В свой последний день в школе на Джаспер-стрит я обняла на прощание Эми, Джессику и Кэролайн.