– Насилие над природой, – усмехнулся Салим. – Я это уже слышал. Она говорила об этом и раньше. Но стране нужны деньги. Она
–
– Это мы еще посмотрим, правит он или нет, – возразил Салим.
– Но разве не ужасно, что безмолвие пустыни будет нарушено? Человеческая жизнь кажется там чище. Она освобождается от жажды денег и власти, а также от всей мишуры и глупости современной цивилизации.
– Поверьте, ее обитатели так же стремятся к деньгам и власти, как любые другие. А что касается простоты… здесь жизнь действительно немудреная. Население живет в нищете и невежестве, многие умирают молодыми. Слепнут из-за трахомы. Мучатся от недугов, которые легко можно вылечить, – проговорил Салим жестким, злым шепотом. – А султан прохлаждается на берегу моря в Салале, в тысяче миль отсюда. Он годами не приезжает в столицу своего государства. И знаете почему? Он говорит, здесь его станут осаждать толпы просителей, а ему нечего им дать. Он не строит больницы потому, что, по его словам, в этом нет смысла. Если дети выживут и станут взрослыми, они все равно умрут с голоду или от болезней. Он не строит школ, потому что не осмеливается просвещать народ. Иначе все узнают, в какой отсталой стране живут. – Салим сел, выпрямив спину, его глаза горели. – В Омане живет полтора миллиона человек, и признать султана своим правителем готовы не более половины из них. Этот человек паразит, но англичане уверили его, что он полновластный монарх, желая заграбастать себе нефть и помериться силами с американцами и их саудовскими марионетками.
Когда Джоан его слушала, она чувствовала себя сбитым с толку ребенком, в которого иногда превращалась в обществе Даниэля. Кроме того, она знала абсолютно точно, что в Омане она еще более чужая, чем Мэриан.
– Вы говорите так, словно ненавидите нас. Англичан, я имею в виду, – сказала она.
– Я ненавижу государство, которое пытается подчинить мой народ. На протяжении всей истории иностранные державы пытались добиться силой того, чего англичане добиваются при помощи лести. Никому не удавалось удержаться здесь надолго, так что и нынешнее положение тоже не будет вечным. Но как я могу ненавидеть вас, Джоан? – произнес он гораздо мягче. – Ведь я перед вами в огромном долгу.
– Я рада, что оказалась полезной, что помогла кому-то, пока была здесь.
– Вы уже говорите о днях, проведенных в Маскате, в прошедшем времени? – спросил Салим, улыбаясь. – Наверно, вы и в самом деле готовы уехать.
– Нет-нет. Не готова. Я чувствую себя ужасно при мысли, что еду в Англию, оставляя вас в этой тюрьме. К тому же я оставляю здесь брата. Я знаю, он солдат, это его работа, но все же…
– Вы предпочли бы увезти его?
– Да, – просто сказала она. – Меня постоянно преследует эта мысль. Но вообще-то, я бы предпочла отправиться туда, где он сейчас.
– На Джебель-Ахдар?
– Да. Я не могу объяснить почему. – Умолкнув, она задумалась на мгновение, отдавая себе отчет, что нет никакого способа выразить словами всю сумятицу ее мыслей, касающихся Рори, брата и Чарли. – Мне отчаянно хочется увидеть плато в сердце гор, – призналась она. – Я мечтаю стать первой, кому удастся туда попасть. Первой из европейцев.
– Вы подвергли бы себя серьезной опасности.
– Знаю. И понимаю, это нереально, однако что может помешать мне желать этого?
Она внимательно посмотрела на Салима, изучая его. Тот ответил не менее пристальным взглядом, словно прочтя ее мысли.
– Мне бы хотелось увидеть ваше лицо, Джоан, – сказал он. На миг Джоан поднесла пальцы к никабу. Она желала избавиться от этой преграды между ними. Салим протянул руку, чтобы ее остановить, и покачал головой. Вздрогнув, она вспомнила, где находится и какая опасность ей угрожает. Вокруг принесенной еды с жужжанием вились мухи, ее запах смешивался с вонью от пота и испражнений. Салим улыбнулся. – Вы сделали все, что могли, Джоан. И больше, чем смог бы любой другой.
– Я никогда вас не забуду, – пробормотала она, потом встала и удалилась. В спешке, без лишних слов, чувствуя, что только так и нужно уйти.