Девушка из Англии

Она представила себе Натаниэля – таким, каким в последний раз видела его девять месяцев назад на похоронах матери в Линдхерсте: понурым, в черном костюме с чужого плеча, который был ему слишком широк. Его одолжил ему Фрэнк, каждый год прибавлявший в весе. Натаниэль нес гроб вместе с отцом, Джоном, Фрэнсисом, сводным братом Антуанетты и еще одним дальним родственником, которого попросили быть шестым. Мод смотрела, как он выполняет эту обязанность с подобающей случаю торжественностью, в то время как сама она спрашивала себя, действительно ли смерть матери ее огорчила. В последний год жизни Антуанетта погрузилась в еще большую апатию. В июле она слегла с простудой и уже не встала. Ее болезнь не имела четких симптомов и не поддавалась диагностике. Пять врачей один за другим ставили ей самые разные диагнозы, от истерии до водянки и от анемии до злокачественной опухоли. Они перепробовали всевозможные средства, пытаясь ее вылечить, от пиявок и крепкого мясного бульона до настойки опия и ванн с вулканическими водами[119], но все без толку. Один из докторов, третий по счету, отвел Мод в сторонку, прежде чем от его услуг отказались, и произнес: «Мисс Викери, боюсь, ваша мать не поправится, если в ней не пробудится воля к жизни». Отец пришел в ярость, когда она ему об этом сказала. Мод было тяжелее всего смотреть на его страдания, связанные с болезнью жены. Лично ей казалось, что доктор не так уж не прав. Антуанетта лежала, обложенная кружевами и стегаными одеялами из гагачьего пуха. Мод казалось, мать сдувается, с каждым днем уходя все глубже и глубже в подушки, испуская запахи розовой воды, нашатыря и несвежего дыхания. Мод провела с ней многие месяцы, читала вслух, подавала нужные вещи, покорно составляла компанию. Необходимость отложить намеченные путешествия раздражала ее настолько, что она боялась сойти с ума и поэтому решила практиковать сознательное раздвоение личности. Она начала с того, что принялась читать романы и стихи, которые больше всего нравились Антуанетте. Однако больная выказывала так мало признаков удовольствия, что Мод в конце концов перешла к классикам и историческим сочинениям. Часто она начинала читать вслух, но спустя некоторое время обнаруживала, что переключилась на чтение про себя и понятия не имела, в какой момент это произошло. Но когда она виновато поднимала глаза на мать, то находила ее вперившей затуманенный взор в пространство. По всей видимости, той было все равно. Кожа Антуанетты становилась полупрозрачной, такой же бледной, как ее водянистые глаза. Руки безвольно лежали на одеяле, а нежно-розовые ногти походили на раковинки, истонченные приливом. Иногда, когда Мод открывала рот, намереваясь спросить, не нужно ли Антуанетте чего-нибудь, слова замирали на языке. Бóльшую часть времени мать и дочь проводили в молчании.

Именно Мод обнаружила, что Антуанетта умерла, тогда как служанка, вошедшая разжечь огонь в камине и раздвинуть шторы, решила, будто хозяйка еще спит. Но Мод, едва появившись в комнате больной и поморщившись от спертого воздуха, сразу все поняла. Что-то переменилось. Она не могла сказать, что именно. То ли у матери отсутствовало дыхание, которое Мод неосознанно замечала раньше, то ли все просто стало чересчур неподвижным, но девушка поняла сразу, что осталась в комнате единственным живым существом. Слова утреннего приветствия замерли у нее на губах, и Мод слегка помедлила, осмысляя происшедшее. Она чувствовала себя удивительно спокойной и отстраненной. Потом она подошла к затененной стороне кровати. Волосы Антуанетты разметались по подушке, несколько локонов прилипли ко лбу. Глаза были закрыты. Мод впервые заметила длину и красоту ее отливающих золотом ресниц на покрасневших веках. Она должна была собраться с мыслями перед тем, как выйти и рассказать о случившемся домочадцам, а также протелеграфировать отцу в Лондон. Стоя посреди комнаты, она выжидала, пока не появились приличествующие моменту ощущения печали и горя, сменившие наконец чувство облегчения, которого она стыдилась. Теперь все было как должно.