Девушка из Дубровника

Софья тогда уже вышла замуж за своего научного руководителя и ждала Вовку. Жили они с Петей у него, на Загородном. Само собой подразумевалось, что я поселюсь у родителей, где же еще. Но уже через месяц стало просто невмоготу. Почти четыре года студенческой вольницы, буйная общага — и вдруг снова под мамино крылышко. Хуже того — под мамин неусыпный контроль.

Куда идешь? С кем? Когда вернешься? Застегни плащ. Не забудь зонтик. И неизменное — в ответ на мое возмущение — «я же волнуюсь». А еще — «как можно быть такой неблагодарной?» Вспоминая об этом сейчас, я подумала, что тема «неблагодарности» преследовала меня, похоже, большую часть жизни. Родители столько в меня вложили — а я не оправдала их надежд. Все это мама не стеснялась озвучивать по поводу и без повода. Я также узнала о том, что Софья, случайный ребенок, неожиданно стала для них подарком — в отличие от меня, запланированной и ожидаемой.

Промучившись месяц, я сняла комнату в огромной коммуналке на Кирочной. Родители сначала восприняли это как оскорбление — так что мой недавний переезд от них на Просвет был просто повторением уже пройденного. Но тогда я объяснила, что из дома неудобно добираться до цирка, к тому же я буду возвращаться поздно, беспокоить их. Такое объяснение всех более или менее устроило.

На самом деле до поздних возвращений было еще ой как далеко. Наши с Кириллом репетиции только начались, и шло все очень непросто. Я привыкла совсем к другому, но если ко всяким мелочам вполне можно было приноровиться, с партнером дела шли туго. Похоже, постановщик быстро понял, что ошибся, но деваться было уже некуда, я подписала контракт. Если детали конструктора не стыкуются, а новых не достать, остается только орудовать напильником.

Кирилл был на пять лет старше, ни в каких училищах не учился, вырос на манеже и вместе с сестрой-близняшкой выступал в партере лет с десяти. В шестнадцать они впервые поднялись под купол. Уже одно это давало ему повод глубоко меня презирать и постоянно намекать, что некоторые так навсегда и останутся маглами в Хогвартсе. Разумеется, он был в разы опытнее, но все же была в нем какая-то легкомысленная небрежность. С Сашкой мы оттачивали каждое движение до автоматизма. Кирилл полагал, что достаточно отработать схему. Именно поэтому мне приходилось довольно часто болтаться над ареной на лонже или лететь в сетку, но он был уверен, что я самадуравиновата.

Он раздражал меня тем, что не Сашка. Я его — тем, что не Лена. И, как ни странно, я вполне могла его понять. Притирка в спортивной или артистической паре — всегда безумно сложно. Но нам было во много раз сложнее, потому что с прежними партнерами у нас была особая связь. Мы с Сашкой были близки — во всех смыслах. У Кирилла и Лены близость была другого рода, но не менее — а может, и более — тесная. Мы с ним просто не чувствовали друг друга, как будто между нами стоял прозрачный барьер.

Каждый день часы изматывающих репетиций. Неделя за неделей. Я приходила домой, и сил хватало только на то, чтобы раздеться и упасть на кровать. Отлежаться немного, доползти до кухни, что-то сжевать и вернуться обратно. В начале третьего месяца наш номер отсмотрело руководство и дало добро. Нас включили в программу.

На первое мое «настоящее» выступление семейство явилось в полном составе, включая тетушку Настасью. Когда все закончилось, они ввалились в гримерку, которую я делила еще с двумя артистками — к их великому недовольству.

— Я чуть не родила от ужаса, — заявила Софья, цепляясь за Петечку и придерживая руками живот. — Я всегда знала, Ника, что ты чокнутая.

— Да, Ника, — поддержала ее тетка, — мы прямо все дышать не могли.

— Если бы я знала, я бы ни за что не пришла, — тяжело вздохнула мама. — Не надо нам было отпускать тебя в это училище. Но разве ж мы знали?

Папа ничего не сказал, но согласно закивал. Соседки, стоически ожидавшие, когда это безобразие закончится, смотрели на меня сочувственно. Больше никто из семьи на мои представления ни разу не пришел, чему я была только рада.

Скоро выступления стали рутиной. Мы еще усложнили номер, сделали его более ярким и эффектным, но все равно он был каким-то пресным, тяжеловесным. Не было в нем, как мы говорили, воздуха — той легкости, когда кажется, что гимнасты каким-то волшебным образом заключили договор с земным притяжением о… непритяжении. Я просила, чтобы меня ввели в групповой номер или поставили мне соло, но Кирилл тогда остался бы не у дел. Главный постановщик обещал мне это, когда Лена родит и вернется из декрета, но она так и не вернулась — сильно поправилась и не смогла восстановить форму. Оставалось терпеть — или уходить. Уходить было некуда, поэтому я терпела. И как-то даже притерпелась. Тем более все искупалось волшебным куражом, невесомостью полета, властью над высотой.