Девушка из Дубровника

Хватит. Мы вернулись на исходные. Он мне ничего не скажет. А я не спрошу. Пять дней — если подумать, не так уж и мало. Если, конечно, не испортить еще и их.

Глеб почувствовал мой взгляд и повернулся, вопросительно приподняв брови. Я покачала головой и улыбнулась.

Бран притормозил у башенки фуникулера. Мы договорились, что Глеб позвонит мне, как только они освободятся. Когда они уехали, я посмотрела на кабину, которая поднималась в гору, подумала и решила, что лучше дождусь Глеба, и мы полюбуемся на Дубровник вместе. Бранко вряд ли захочет составить нам компанию, но мы вполне сможем вернуться в Цавтат на автобусе или на катере.

Я бродила по Старому городу и вспоминала наше с Глебом первое свидание. Как я позвонила ему, сидя на скамейке у пристани. Как мы встретились у «белого парня с кривым мечом». Как он взял меня за руку и повел в маленький садик под крепостной стеной. Это было всего восемь дней назад — а такое ощущение, что прошло несколько месяцев, если не лет.

А тот садик, кстати, я так и не нашла. Как будто он прятался за Уэллсовской Зеленой дверью. И от этого ощущение волшебства, тайной магии стало еще сильнее. Когда мы встретились, это был город радости и надежды. Потом он внезапно стал городом разочарования. А сейчас… Была в нем какая-то тихая грусть. Как будто мы с Глебом уже попрощались. И это показалось неуловимо знакомым, как будто подобное я уже испытывала.

Я свернула на узенькую улочку-лестницу и села прямо на ступеньку. Тут же подошла наглая мускулистая кошка, потерлась об мою ногу — может быть, даже та же самая, которая вылизывала свои растопыренные пальцы. Я вспомнила девушку в коротких шортах, пару в возрасте, тот взгляд, которым мы обменялись с Глебом. Взгляд, похожий на обломок ракушки, острый и короткий. И тут же по ассоциации вспомнилась другая раковина, на Бобаре. Сразу же зачастило сердце, мелко дрогнули пальцы.

Еще высоко поднимается солнце, Листья и травы все еще живы. Но лето смеется, И дни его лживы.

Оно умирает под маскою счастья, Под яростной синью уставшего неба, Пресытившись властью, Смешно и нелепо.

Тают мечты, и надежды сгорают. На сотни вопросов не будет ответа. Любовь умирает… Любовь — или лето?..

Откуда вдруг выплыло это стихотворение, из каких глубин памяти? Угловатое, резкое, пронзительное — как… что? Быть может, кто-то из поэтов Серебряного века? Было в нем что-то от той эпохи, утонченной, нервной, наполненной предчувствием грядущей катастрофы.

Я бродила по улицам среди толп туристов, уже ни во что особо не всматриваясь — просто впитывая в себя энергию этого солнечного города. Как будто запасалась ею на зиму, которая обещала быть очень долгой. Не по времени — по ощущениям.

Глеб позвонил около двух, когда желудок начал жалобно поскуливать.

— Подходи к «Дубравке», — сказал он. — Мы будем на веранде. Что тебе заказать?

— Что угодно, кроме рыбы и устриц. Удиви меня.

— Ты серьезно? — хмыкнул Глеб. — Ну ладно.

Вообще-то я сильно рисковала. Он вполне мог заказать кабана на вертеле. Или какую-нибудь экзотическую дрянь. Осьминога, например. Только для того, чтобы я не выпендривалась. Но я загадала. Если это будет то, о чем я подумала, значит… Я побоялась закончить фразу даже мысленно. Значит, все будет хорошо. Неважно, как именно. Просто хорошо.

Это было глупо. Страшно глупо. Я рисковала получить осьминога (дался же мне этот осьминог!) с соусом из разочарования. Что там говорил Глеб о приметах? Что верит только в хорошие? Но это даже приметой не было.

Идти было недалеко, но на веранде мне пришлось их поискать — за столиками, похоже, не было ни одного свободного места. Бранко, приподнявшись, помахал мне рукой. Перед ним на столе стоял стакан апельсинового фреша, перед Глебом — бокал вина.

— Давно заказали? — спросила я, нервно поправляя приборы.

— Как только тебе позвонили, — Глеб посмотрел на меня удивленно. — Так проголодалась?

— Да, — буркнула я. — Тот бутерброд утром был маленький. Очень маленький.

Официант поставил на стол блюдо мясного ассорти.

— Это нам, — сказал Глеб, скинув себе на тарелку чевапчину.

Я то ли зарычала, то ли зашипела, постукивая сандалией о ножку стула. Бранко покосился на меня с не меньшим удивлением.

— Как ваши дела? — спросила я. — Все сделали?

— Да, все нормально, — кивнул Глеб.

Похоже, посвящать меня в эти самые дела он не собирался, да я и не горела желанием о них знать. Гораздо больше волновало другое: что мне принесут. Как будто от этого действительно зависела вся моя дальнейшая жизнь.

В конце концов, если это сказка, если я в волшебном городе — то почему бы и нет?

Официант бесшумно подкрался сзади, и я вздрогнула, когда передо мной вдруг оказалась тарелка размером с добрый тазик.

— Карбонара, — сказал он и пожелал мне приятного аппетита.

Глава 41

Королёва, не смей реветь! Что за истерика на пустом месте? Они ведь решат, что ты из-за этих дурацких макарон распсиховалась. Потому что рассчитывала на жареного павлина в трюфельном соусе.

— Где тут туалет? — спросила я, старательно моргая.

— Ника, что случилось? — испугался Глеб.

— Линза. Соринка попала, наверно.