Потом мы снова принимали вместе душ, но теперь все было иначе. Только сейчас я поняла, что имел в виду Глеб, когда сказал, что я боюсь своего тела, своих ощущений. Тогда я обиделась, пыталась возражать — но он был прав. Я подчинялась ему, признавала его ведущим, продираясь при этом сквозь смущение, стеснение. И так же мне приходилось преодолевать неловкость, когда я говорила о том, что происходило между нами в постели, о том, что хочу его.
И вдруг это стеснение исчезло — как будто выбило какие-то предохранители. И я не знала, произошло ли это сейчас или в ту ночь, когда из моего подсознания выбралась совсем другая Ника — дикая, дерзкая, неуправляемая. Та, которая делала стойку на перилах и смеялась над бездной. Та, которая дарила мне свой кураж.
Но как бы там ни было, все определенно изменилось. Колючие струйки воды падали на лицо, на плечи, я обнимала Глеба и смеялась каким-то странным русалочьим смехом. Мы медленно намыливали друг друга, и это были самые жаркие, самые бесстыдные ласки, которые смущали меня не больше, чем если бы я занималась этим сама с собой перед зеркалом. Мы смотрели друг другу в глаза, и наверняка мой взгляд был не менее «неприличным», чем его — тот самый, на который живот отзывался теплой тяжестью и по спине бежали мурашки.
Как и в прошлый раз, Глеб завернул меня в полотенце и на руках отнес в комнату.
— Ты была права, Ника, так не бывает, — сказал он, сгрузив меня на кровать. — Безумие какое-то… Ну что, завтрак в постель, миледи?
— Ты же не любишь, когда жрут в постели, — лицемерно улыбнулась я.
— Черт с тобой, жри, — он махнул рукой и пошел к холодильнику.
Я сушила волосы полотенцем и наблюдала за ним.
— Ловко у тебя получается.
— Когда жил с бабушкой, всему научился. И готовить, и стирать, и убирать. Даже торт могу испечь. Правда, только наполеон. Хотя сейчас некогда этим заниматься. Домработница приходит через день, все делает. А ты? Кроме секретной яичницы?
— Ну, вроде, никто не умер. И не жаловался.
Неправда. Андрей без конца меня пилил, что я ужасная хозяйка. И постоянно учил, как и что надо делать. Обращаться со стиралкой, резать хлеб, мыть пол. И готовить, разумеется. Хотя сам разве что покупные пельмени мог сварить, да и то те норовили прилипнуть к дну кастрюли и порваться.
Все это пробежало какой-то бледной тенью, вообще без эмоций. Как будто и не со мной было. Зато пришла другая: а чем, интересно, его мадам занимается? Ну, конечно, фитнес, маникюр, дамский клуб, какое там хозяйство. Или он имел в виду, что домработница приходит в Питере?
— А где ты в Питере живешь, когда приезжаешь?
Хотя для Глеба мой подводный заплыв мысли был не очевиден, он не удивился.
— От бабушки на Московском квартира осталась. Рядом с «Фрунзенской». А ты?
— На Просвете снимаю. Раньше на Комендантском, родители до сих пор там. После училища на Кирочной комнату снимала. Да много еще где. До развода — около «Елизаровской».
Не прошло и десяти минут, как передо мной на тумбочке стояла тарелка с огромным горячим бутербродом и чашка кофе. Глеб со своей тарелкой пристроился рядом.
— Тебе сегодня лучше не загорать, — нахмурился он, глядя на мою красную спину, о которой я забыла, но она напомнила о себе. — Или только пузом вверх. А то вообще облезешь. И будешь потом как камбала — спина черная, брюхо белое.
— Не буду я как камбала, — возразила я с набитым ртом. — Спина облезет и будет опять белая.
— Так и не увижу я тебя в белом платье, — вздохнул Глеб. — Есть ли у вас план, мистер Фикс?
Я фыркнула, вспомнив старый австралийский мультик «За восемьдесят дней вокруг света».
— «Есть ли у вас план, мистер Фикс?» — «Есть ли у меня план? О, есть ли у меня план?! Плана нет, мистер Фикс, только мешок кокса». Не знаю. А у тебя?
— Хочешь, поедем куда-нибудь?
— Ну, если только недалеко. Может, есть какое-нибудь дикое место, как у речки?
— Найдем. Только знаешь…
Но договорить он не успел — его телефон зажужжал и пополз по тумбочке. Закатив глаза, Глеб дотянулся до него, посмотрел на экран и ответил. На этот раз разговор шел по-хорватски.
— Облом, Ника, — сказал он, закончив. — Помнишь, я говорил, что у меня тут кое-какие инвестиции? Надо нам с Браном в Дубровник прокатиться по делам. Хочешь с нами?
— А я вам мешать не буду?
— Будешь, конечно. Поэтому можешь одна погулять. Ты же на гору так и не поднималась на фуникулере? Ну вот, поднимешься. А потом вместе пообедаем где-нибудь. Ну и дальше по обстоятельствам. Идет?
— А куда деваться? — вздохнула я.
Глава 40