Девушка из города

Я пришла на другой день часам к десяти, от чая отказалась и сразу вышла в огород, к облепиховым деревьям. Мне выдали берёзовый туесок с лентой, маленькую складную лестницу, головной платок и пластиковый тазик. Я принялась за работу. Временами задувал по-осеннему холодный ветер, так что мне не было слишком тепло даже в свитере. Ягоды облепихи давились у меня в руках, давали сок. Вначале я пыталась рвать их без листьев, потом, чтобы ускорить дело, рвала и листья тоже, но всё равно получалось плохо. Выручить могло только терпение. Через пару часов тётя Валя принесла мне поесть, участливо спросила, не устала ли я. Я к тому времени набрала только один туесок и, хотя вправду уже устала, сказала, что всё отлично.

Вечером пришёл дядя Витя и оглядел мои труды.

– Что-то ты, девонька, мало набрала. На б…дки, что ли, ходила?

Я растерянно ответила:

– Да нет…

Дядя Витя вдруг хлопнул меня по заду и хохотнул:

– Ну и зря! Я б на твоём месте ходил!

Вечером меня накормили ужином, расспрашивали о маме. Я уже так привыкла считать тёти Любину родову за свою, что мне казалось, будто мы первый раз виделись с балагуром дядей Витей и его женой в моём глубоком детстве. Вернее, в каком-то давнем всеобщем детстве, когда высокие городские тополя были маленькими деревцами, а огромных городских домов, где люди годами ничего не знают друг о друге, не было вовсе…

На второй день сбора облепихи баба Зоя выдала мне маникюрные ножницы. С ними дело пошло лучше, ягода собиралась быстрей, но жгучий сок успел разъесть мне пальцы, так что на них образовались круглые глубокие ранки, где кожа была прожжена до мяса. Я ничего не говорила об этом, только когда меня позвали ужинать, тётя Валя сама заметила мои руки и ахнула:

– Что ж ты молчала, милая! А я-то, дура! Не догадалась тебе и перчатки дать. Там, наверное, уже всё собрано?

Я ответила, что не всё, что я приду ещё завтра.

– Надо тебя на мотоцикле прокатить за твои труды да за страдания! – весело объявил дядя Витя. – Ты хоть каталась раз?

Мне пришлось признаться, что никогда.

– Эх вы, городски! Жизни не знаете!

В одной руке дядя Витя велел мне держать литровую банку со сметаной, а другой хвататься за него. Я боязливо села на заднее место, глубоко вздохнула, крепко прижимая сметану к сердцу, и, как только взревел мотор, дёрнулась, будто ужаленная током, и закрыла глаза от предчувствия ужаса. Меня куда-то мчало, я словно летела в космосе, потеряв чувство пространства.

– Па-а-берегись! – услышала я сквозь тьму и страх бодрый голос дяди Вити. – Па-а-а-варот!

Я открыла глаза и не без восхищения увидела, как он плавно свернул с главной дороги на сыпучую гравийку, и, вцепившись пальцами в его куртку, решилась оглядеться вокруг. По низу клубилась густая пыль, в небе сияло солнце, а мы пролетали мимо деревьев, слившихся в одну зелёно-золотую волну, и сердце во мне дрожало от новизны чувств.

– Здорово? – крикнул сквозь шум мотора дядя Витя.

– Ага!

– Сметану держи!

На третий день я покончила с облепихой. Её частью заморозили, частью сварили, и из пяти банок варенья две тётя Валя отдала мне, а заодно вручила и полотняный мешочек с прошлогодними кедровыми орехами, и сушёную землянику. Было немного неудобно принимать подарки, но она смотрела на меня с таким умилением, что я поняла: откажусь – не миновать обиды.

– Ты где учиться будешь, девочка моя? – участливо спросила она.

Я ответила, что в Госуниверситете, на филфаке, и пояснила на всякий случай, что это русский и литература.

– Вот Семён у нас тоже поступил в институт, – вмешался дядя Витя. – И ведь на бюджет поступил. На инженера. Два курса отучился, и какая моча ему в голову ударила? Ушёл. В армию сгребли… Ну, отслужил.

– Он бы мог отпуск там, в институте, взять, – добавила тётя Валя. – Тогда бы не пропали эти два года…

– Кабы у бабушки мудушки, была б она дедушкой, – сердито оборвал дядя Витя. – А то не говорено ему было! Нет, своё: в армию пойду, потом работать. Ну, и работает на этом своём заводе мясном. Учиться поздно теперича…

– Да не ругай уже Сёмку! Он зато женился давно, семейный человек уже, с ребёнком. Вот Гришка у нас не остепенится никак…

– Тот уж вовсе – в поле ветер, в жопе дым! – проворчал дядя Витя.

Заметив, что я внимательно смотрю на них и пытаюсь всему внимать, он сделал мне шутливое замечание:

– Да ты опять нас слушашь! Не слушай ты эту нашу волыну. Щас в городе поучишься, ума как наберёшься, потом зимой к нам приедешь – а у нас вся деревня в снегу! Вся-вся.

– Много снега? – наивно спросила я.

– Что ты, девка! Как из автобуса выходят – лопату в руки и давай разгребать. Один впереди с лопатой, командует: жди две минуты. Две минуты прошло, следующий пошёл. И так вот один за другим всю дорогу и расчищают. А коровы на зиму в сугроб ложатся. Да. Осенью готовятся, жир копят, а потом сугроб себе готовят – и легли туда, и всю зиму спят.

– Да что ты буровишь-то! – всплеснула руками тётя Валя. – Заговорил девчонку.

– И то правда, – согласился дядя Витя, весело поглядывая на меня. – Чё болтать попусту? Лучше настоечки выпьем.

Мне налили в стопку тёмно-коричневую пахучую жидкость.