Девушка из города

– Как это меня угораздило месяц перепутать? Голова садовая… Старость, что ли, подкрадывается… Сейчас, похоже, рано зима придёт, а тогда, в тот год, как ты родилась – така-ая тёплая осень стояла! Солнце золотое… Я мать твою встречала из роддома. Она же в реанимации лежала неделю, отходила. Никого к ней не пускали. Как она намучалась, бедная! Умереть могла… Потом в обычную палату перевели, я ей сухарики, яблоки передавала, Тамара тоже… Потом выписали её. Приехала домой. Первое время, конечно, сильно тяжело было. Папанька твой уже, можно сказать, утёк… А всё-таки, как ты улыбаться стала – я ей и говорю: «Ну что, Маша, а вот представь, что не было бы Настьки?!» Ведь легко могло-то и не быть!

– Почему легко могло не быть? – не поняла я.

– Ну, как почему… Отец твой, Мишка – он же пил. Она один раз уже от него аборт сделала, а тут второй раз забеременела. Рубашки с запонками ему купила. А он возьми да запей опять. Уж чихвостила она его на чём свет стоит! Даже скалкой била. А он что – когда пьяный, он не соображал. Пошла Маша, рубашки сдала обратно в магазин и на аборт записалась. А потом приходит ко мне и говорит: «Люба, как считаешь, оставить ребёнка или нет? Наверное, не буду». Я как матом пошла на неё: «Ты что, баба, офонарела?! Ты девчонка, что ли, семнадцатилетняя, что залетела и матери боишься? Один раз уже аборт от Мишки делала, и всё равно не ушла. Бесконечно, что ли, это будет? Тебе тридцать семь лет уже, хрен его знает, забеременеешь ещё или нет. Так и сказала ей: не родишь – не подруга ты мне больше, здороваться не стану, плюну и разотру! Ладно, говорит, оставлю, хотя не знаю, мол, что там за ребёнок получится от алкоголика-то…

Я ошарашенно смотрела на тётю Любу, впервые услышав такие подробности своего появления на свет.

– А я ей говорю: слушай, мать, люди как только не рожают. Это же твой ребёнок, родной! Ну, что он, без глаза родится или с кривыми ногами? Да если и так, выхаживать будем. Ну, а потом-то она мне рассказывала: от наркоза отходит после кесарева, анестезиолог ей и говорит: «Девка у тебя родилась, да такая губастая!» Она, бедолага, и перепугалась: подумала, что с заячьей губой. Эх, медики! А когда встретили вас из роддома, я вижу: красавица девка! И не ошиблась ведь – чем дальше, тем краше! – гордо закончила тётя Люба.

Я кинулась ей на шею и расплакалась, уже не в силах держать в себе обиду на ту, по чьему слову, оказывается, мне даровалась жизнь. Я рыдала, а из сердца моего уходили злоба, тоска, упрямое желание судить и осуждать. Самым важным стало то, что она, подруга моей мамы, рядом, от неё исходит привычный запах туалетной воды и ароматизированного табака, и она здесь, и обнимает меня… Сколько же в ней тепла! Сколько всегда было тепла!

– Ты чего это? – удивилась тётя Люба.

– Ничего… – прошептала я сквозь слёзы. – Просто я соскучилась по вас.

***

Через месяц в город приехал лечиться дядя Витя. У него не переставало болеть горло, и никакие таблетки и спреи от ангины не помогали, да ещё и стало неприятно жечь в груди. Из Краевой больницы его отправили на обследование в онкологический диспансер, и там местные врачи поставили страшный диагноз – рак пищевода.

Всё это тогда передала мне тётя Люба. Её брат лежал в больнице, врачи изучали опухоль, брали анализы. Я попросила разрешения поехать к нему повидаться, но тётя Люба отговорила меня от этой затеи:

– Настя, он сейчас, кроме Вали, никого не хочет видеть. Ему же пятьдесят пять лет только… А тут неизвестно, сколько он проживёт. Если и жить будет, то как? На больничной койке…

Она не плакала, но в её серо-зелёных глазах застыло выражение скорби и нежелание верить во внезапный недуг своего брата.

Рак у дяди Вити оказался на поздней стадии – первые признаки болезни он не заметил или не посчитал за что-то значимое. Теперь же ему оставалось жить не больше, чем год. Ему предлагали остаться лежать в онкологии, но он сказал врачам, что, раз всё равно помирать, то лучше уж дома. Тётя Люба, ища утешения, рассказала об этом моей маме. Та стала успокаивать по-своему, говоря, что мужики часто умирают рано, взять хотя бы её собственного брата, который в тридцать лет разбился на машине, или мужа одной её знакомой, у которого точно так же обнаружили рак, и он скончался в пятьдесят с небольшим. Умер, в конце концов, и её отец, мой дед, когда понял, что ослеп и стал беспомощен – правда, уже в семьдесят с лишним лет, но всё-таки умер! Все умирают.

Но этих людей я не знала, и упоминания о них были для меня всё равно что разговоры о привидениях. А дядю Витю я видела, слышала его смех, ездила с ним на лодке, рассекающей синюю гладь речной воды, и мне казалось, что нет в мире человека, который бы так любил жизнь, как он.

Мама и раньше уже была недовольна, что я слишком часто хожу к тёте Любе и слишком много знаю о том, что происходит в Мальцеве, а теперь стала проявлять своё раздражение открыто. Однажды она подслушала мой телефонный разговор с Леной и стала высмеивать меня.