Девушка кормившая чаек (СИ)

Тетя Агата плакала. Я зевала. Джессику неохотно и вяло представлял ее адвокат. Судья прочла мне лекцию о том, что мы живем не в джунглях, а в цивилизованном обществе и назначила принудительный курс психотерапии.

И вот, лежа на диване, я скребу по ногтям, сдирая с них лак. Психолог — пышнотелая дама, страдающая отдышкой и страстью к бургерам, вызывает у меня почти физическое отвращение. Ее вид, ее запах. От нее «Макдональдсом» за версту несет. Или это — пот? Я тоже не нравлюсь ей и мы обе стараемся как можно скорее закончить курс.

Вся эта терапия сводится к тому, чтобы объяснить мне: нельзя быть Джессику, а если очень хочется и я решаю, что можно, то все равно нельзя. Мы уже третий месяц обсуждаем всякую хрень. Первый ушел на то, чтобы дама поверила: я не помню своих родителей, я не ассоциирую Ральфа с отцом, а Джессику — с матерью. Более того, будь у меня хотя бы мысль, что я — отродье чего-то, похожего на нее, я вскрыла бы себе вены. Зубами.

— Но должна же быть причина! — возражает дама-психолог.

Причина есть, но я не могу назвать его имя. Поэтому, мы начинаем сначала...

— Мне хочется секса, — бормочу я, почти надрывно. — Мой брат не понимает меня. Он считает, что я — ребенок. А я уже выросла... И это желание сводит меня с ума...

После сеанса она опять желает говорить с Ральфом. Я чувствую, как усиляется исходящая от нее, ядовито-мускусная вонь. Она, наверное, часами потом трусы отстирывает! Ральф кивает, обреченно идет за ней.

Когда он проходит мимо, от него ощутимо разит ментолово-эвкалиптовым маслом. Видимо, над верхней губой намазал, чувствительный мой. Как медсестры в госпиталях и сиделки в домах престарелых. Чтобы немного ослабить невыносимые запахи больных тел и продуктов их жизнедеятельности.

Ральфу очень часто приходится бывать в домах престарелых. Но я еще ни разу не видела, чтобы он выползал оттуда вот так — хватая ртом пропахший дымом морозный воздух. Прежде, чем сесть в машину, он какое-то время стоит, пытаясь отдышаться. Я его понимаю. Я этим смрадом по часу в неделю дышу. И еще ни разу не видела в ее приемной каких-нибудь пациентов. Видимо, добровольно к этой женщине никто не придет.

Я пристегиваю ремень. Поторапливаю Ральфа. Он сам во всем виноват: не стоило ему лишать меня парня. И врать, что он ничего не помнит, тоже. Так что нечего тут на двери висеть, словно мешок. За руль и вперед — домой. А что-то не нравится, пусть сдаст меня в цирк уродов.

— О чем вы с ней говорили?

— Она предлагает посадить тебя на успокоительное.

— Еще бы. Если бы я была одержима жратвой, она поняла бы лучше.

— Будет лучше, если ты помолчишь!.. Особенно, на сеансах. Тебе пятнадцать, Верена! Пятнадцать!

— Сколько было Джессике, когда она меня родила? А тебе?!

— Это — другое.

— Еще бы. Чужая боль всегда кажется высосанной из пальца.

— Я не могу с тобой спать. Это неправильно!

— Не хочешь. Так будет правильнее.

Тетя пересушила шнитцели и я намекаю ей, что если она так будет готовить, Ральфу вообще станет незачем жить.

—... ему и так пришлось отказаться от секса и алкоголя. Давай не будем усугублять!

Задохнувшись негодованием, тетя подскакивает на стуле и вместе с ним оборачивается к Ральфу. Тот сидит, опершись локтем о стол. Задумчиво постукивает вилкой по сухому, как коровья лепешка, шницелю. Мыслями он не здесь.

— Ральф! Ты слышишь это?!

Глубоко моргнув, он возвращается из эзотерических странствий. Если он и слышал что-либо, то явно не собирается возражать.

— Громко и довольно отчетливо.

— И ты ничего ей не скажешь?! — не унимается тетя, кипя от гнева.

Ральф вздыхает. Отодвинув тарелку, встает.

— Куда ты идешь?!

— Пойду, почитаю, если не возражаешь.

— Что-нибудь эротическое? — спрашиваю я. — Для одноруких утех?

Тетя начинает демонстративно всхлипывать. От взгляда Ральфа у меня должен вскипеть и взорваться кукурузным зернышком мозг.

— Заткнись!

— А то — что? Ты сокрушишь весь мой безрадостный одинокий мир?

— Отправлю полечиться в клинике с приветливым персоналом? Помнишь моего друга Хадиба? Он — спец в подобных вопросах. Ты попадешь туда только раз и больше никогда оттуда не выйдешь. Как Джессика.

Говорят, что если Печаль и Радость — два крайних полюса одной и той же прямой. Что если хочется плакать, нужно найти что-нибудь смешное. И смеяться, смеяться до слез, пока не выплеснешь боль до капли... Ну, или пока тебе не пропишут тебе какие-нибудь лекарства.

Но мне не до смеха.

— Ненавижу тебя! — кричу я ему в лицо и вся в слезах, взлетаю по лестнице. Перед тем, как захлопнуть дверь, я слышу:

— Я знаю, Виви... Ты не даешь мне об этом забыть.

Глава 4

«ПРАВО ВЕРНУТЬСЯ»

К Рождеству ситуация обостряется до предела.

В доме — тишина. Никто друг с другом не разговаривает. Ральф с тетей разругались по какому-то поводу. Трезвость действует на него примерно так же, как воздержание. А теперь, когда он повредил запястье, вымещая свою ярость на груше, к нему вообще без охраны лучше не подходить.

Тетя учла.