Девушка кормившая чаек (СИ)

Никакого торжественного ужина, как обычно. Распустила слухи, будто бы это я не в себе. Что, ж, ладно. Не в первый раз. Если это поможет держать на расстоянии гарпий из церковного комитета, я готова изображать бесноватую. Могу даже левитировать, если придется.

В детстве я очень любила праздники. Мы пятеро, наша маленькая, пятнистая, как лоскутное одеяло семья собиралась в гостиной. Тетя играла на фортепиано, Ральф играл со мной, подкидывая в воздух, легко, как подушку. А Джессика улыбалась, наблюдая за нами большими пластмассовыми глазами. Она уже тогда здорово пила и злоупотребляла таблетками. Но еще не рассказывала о том, как вернет себе папочку, родив ему еще одну дочь.

Ральф говорил мне, что Джесси заколдовала Снежная королева, поэтому я и родилась такой — белой-белой, как сахарная кукла. Ральф много чего мне рассказывал. Он всегда был склонен сочинять сказки.

Теперь все иначе. Ральф сочиняет проповеди, Джессика открыто признана невменяемой, а тетя озабочена поиском тех, кому бы еще помочь. А я покрасила волосы, нанесла на кожу автозагар и купила цветные линзы.

В этом году мы впервые будем встречать Рождество не вместе.

Ральф и тетя будут есть утку с красной капустой и кноделями в церкви; я — бутерброды дома; Джессика — детское пюре в клинике. Я сломала ей ту же челюсть, которую, тремя месяцами ранее, сломал ее муж-аристократ.

Лежа на кровати, я рассматриваю висящий на стене календарь.

Еще целых два с половиной года. Это кажется мне несправедливым, словно тюремный срок. Даже Филиппу дали условно.

— Почему ты все еще не одета?! — возмущенная, тетя врывается в мою комнату, устав смиренно стучаться в дверь. — Мы опоздаем на мессу!

— Я не пойду. Решила стать сатанисткой.

— Плевать мне, что ты решила! — говорит тетя. — Главное, что люди подумают! Одевайся!

— Ты оскорбляешь мою религию! — отвечаю я.

В церкви я уже три месяца не была и в ближайшее время не собираюсь. Пусть что угодно соседи думают о священнике. Можно подумать, когда благочестивые горожанки пялятся на стоящего на кафедре Ральфа, у них есть время заметить мое отсутствие.

Все дело в том, что после мессы церковные матроны устраивают большой обед, на котором будет присутствовать епископ Баварский и пара приближенных к нему сановников. В прошлом году почти никто из прихожан не пришел и мест за длинными столами было полно. Поэтому тетя и бесится: каждый стул, прикрытый хоть чьей-то задницей, на счету.

— Хор мальчиков пригласите! — говорю я. — И команду по плаванию.

— Неблагодарная!..

Ворча, она натягивает пальто.

— ...исчадие ада, вот ты кто!..

— Не могла бы подтвердить это при моих новых друзьях? — спрашиваю я. — Сегодня в полночь, на старом еврейском кладбище. Мы собираемся принести в жертву девственницу. Будет пирог с младенцами и немного вина. Много мы достать не смогли: мы все — малолетки.

Но тетя не желает ничего подтверждать. Угрожая мне вновь поговорить с Ральфом, она выходит из комнаты, продолжая взывать к моей умершей совести. Очень в тетином духе: выкопать покойницу ради собственной выгоды.

И ради репутации Ральфа.

Дома он может быть сволочью. Но в церкви мы обязаны сделать все, чтобы люди продолжали считать его святым. По мне, так сам факт существования Ральфа, доказывает, что бога нет. Существуй Он — при приближении такого священника, должны бы взрываться бенгальскими огнями иконы. Но они не взрываются, значит бога — нет.

Есть лишь Ральф, — он для меня Конец и Начало.

— И не возвращайтесь без звонка: у меня сейчас будет оргия! — ору я в закрытую дверь и не услышав ответа, истерически колочу по матрасу пятками.

***

Входная дверь хлопает.

Сняв наушник, я напрягаюсь и выключаю порно. Грохот шагов по лестнице и в комнату врывается Ральф. Он почти разочарованно выдыхает, застав меня совершенно одну, но с характерно масляными глазами.

— Я вызывала инкубов, — говорю я, пока он обшаривает комнату. — Ты не можешь увидеть их.

Ральф захлопывает дверцу стенного шкафа, заглядывает под брошенное на стол покрывало и убедившись, что никого нет, спрашивает:

— Сколько еще это будет продолжаться?!

Я смотрю на календарь, но математика никогда не давалась мне. Эффектного ответа с месяцами и днями не получается. Я хмуро роняю:

— Пока мне восемнадцать не стукнет. То есть, до десятого сентябра 2017 года.

Мой день рождения, по крайней мере, он помнит.

— Тебе еще не надоело строить из себя оскорбленную?

— Тебе же не надоело изображать амнезию.

Обычно на этой реплике наш разговор обычно заканчивается, но не на этот раз.

— Я тебе подарок купил, — собщает Ральф таким тоном, каким террористы диктуют полиции свои требования.

Я только глаза закатываю.

Дарить подарки — это вообще не его. В детстве, когда мы жили довольно скромно и каждая шоколадка была мне в радость, у него получалось лучше. Верх его воображения — какие-то ненужные драгоценности, которые я не могу носить из-за их цены и аллергии на металл, либо еще более ненужные СПА-процедуры.

Кому в пятнадцать нужен дурацкий СПА со старухами?!

— Не хочу я ничего!