Внезапно я осознал, в чем заключается моя основная трудность, неколебимая, как гранитная глыба. «Рано или поздно придется все объяснять». А что я мог объяснить? Мы выехали из дома на рассвете, я привез жену на пустынный пляж и бросил ее там – нагую, в беспамятстве, умирающую… Последствия меня не страшили. Карин умерла, и меня не волновало, что будет со мной. Но мысль о том, что меня подозревали в попытке ее убийства, была невыносима. Несомненно, именно так и будет истолковано мое упрямое молчание. Но если сказать правду… Какую правду? Я и сам толком ничего не знал. Мне не поверят. Меня сочтут безумцем, человеком, способным на все в невменяемом состоянии. И это еще не самое худшее. Я прекрасно понимал, что дальнейшее расследование приведет полицию в Копенгаген. И что там обнаружится? Я ничего не знал о своей жене: ни кто она такая, ни откуда родом. Мне нечего было сказать следствию, кроме одного-единственного ужасающего факта, известного лишь мне, о котором полиция ни в коем случае не должна была узнать. Недавно я мнил себя вознесенным на вершину пирамиды, в точку, через которую изливалась в мир божественная красота и обаяние Карин. Но мои обязательства этим не ограничивались. Поскольку я никогда не перестану любить Карин, радость и скорбь оставались сторонами все той же золотой монеты. Какова бы ни была страшная правда, я не имею права о ней упоминать и не смею допустить, чтобы имя Карин смешали с грязью.
Поэтому я больше не сказал ни слова, хотя и понимал, что мое молчание разочаровывает сиделку. Однако же она была из тех людей, в которых доброта превозмогает любые сомнения.
– Ну, вы полежите здесь пока, – сказала она. – К вам скоро придет доктор, вас осмотрит.
Тут в палату вошла главная медсестра.
– Мистер Десленд, – торопливо и смущенно начала она. – О, вы уже позавтракали. Вот и славно. К вам посетитель, ваш друг. Он уже давно пришел, но, по-моему, сначала решил заглянуть в полицейский участок. Как вы себя чувствуете? Сможете с ним поговорить?
Посетителем оказался Тони Редвуд.
Сиделка унесла поднос с остатками завтрака, а Тони сел на стул у кровати. Мы оба молчали.
– Знаете, Алан, – наконец сказал он, – давайте я пока поговорю, а вы меня остановите, если вам надоест. Если хотите, я могу прийти попозже. Как вам будет угодно.
– Нет-нет, оставайтесь, – сказал я.
– Во-первых, не знаю, важно это для вас или нет, но для меня это очень важно, поэтому я начну с того, что вам совершенно не о чем беспокоиться. В смысле, о полицейском расследовании. Безусловно, это вряд ли облегчит ваше горе, но все равно одной бедой меньше. Я побеседовал со старшим инспектором, объяснил ему, кто вы и все такое. Он, естественно, ничего не обещал, но я почти уверен, что убедил его в вашей невиновности… Ну, вы понимаете. В общем, в этом смысле все уладилось. Вас больше не будут допрашивать – во всяком случае, пока. Вчера, после того как полицейские нашли ваш бумажник и выяснили, кто вы и откуда, они сообщили в магазин. Дейрдра позвонила вашей матушке, а та – Фриде. К сожалению, меня вчера дома не было до девяти вечера, я обо всем узнал поздно, поэтому приехал только сегодня, с утра пораньше. А час назад меня уведомили о смерти Карин. Ох, Алан, это ужасно. Примите мои соболезнования. Ваша матушка с полковником Кингсфордом скоро приедут. Она пока ничего не знает, конечно. Я обязательно их встречу и сам все сообщу.
– Спасибо, Тони. Простите, что доставил вам столько неудобств.
– Да что вы, какие там неудобства! – Он подошел к окну и, не глядя на меня, продолжил: – Вчера вечером я позвонил домой вашему поверенному, Брайану Лукасу. Мы с ним лично не знакомы, но он сразу же предложил свою помощь. Сегодня утром я снова с ним переговорил, он готов приехать, если вам угодно. По-моему, присутствие адвоката не помешает, хотя, как я уже сказал, вас ни в чем не станут обвинять.
– А зачем мне адвокат?
– Видите ли, скорее всего, проведут коронерское расследование. Но давайте не будем сейчас об этом беспокоиться. И вообще, сейчас ни о чем не следует беспокоиться. Алан, ваши друзья с вами, вам нужен покой. Вы изранены, весь в ссадинах и царапинах. Я предупрежу вашу матушку.
Меня действительно мучила боль. Сегодня утром мне не дали обезболивающего – то ли боялись превысить допустимую дозу, то ли хотели проверить, обойдусь ли я без лекарств. Я остро ощущал каждый порез, ссадину и царапину и с трудом сдерживал стон.
– Тони, – закусив губу, сказал я. – Мне и впрямь не по себе. Вот прямо как накатило… Вы не могли бы…
– Да-да, я кого-нибудь позову, – ответил он.
В палату заглянула главная медсестра и сказала Тони:
– Доктор Фрейзер сейчас подойдет. Я провожу вас в комнату для посетителей.
– Нет, спасибо, я подожду в вестибюле, – возразил Тони. – Встречу матушку мистера Десленда.
Они вышли, а спустя несколько минут мое состояние резко ухудшилось.