– Вы и без меня прекрасно обошлись бы, Алан, – добавил мистер Лукас. – Признаюсь, вчера меня немного беспокоили кое-какие подробности, но вы предоставили коронеру весьма убедительные объяснения и держали себя молодцом. Надеюсь, при необходимости вы и в дальнейшем прибегнете к моим услугам. Впрочем, сомневаюсь, что такая необходимость возникнет.
У входа в комнату для посетителей стоял служитель – наверное, для того, чтобы не пускать туда посторонних.
– Скажите, – спросил его я, – а женщина, которая…
Он удивленно посмотрел на меня. Я вовремя заметил, что к нам устремились репортеры, и сообразил, что мой странный вопрос могут неправильно истолковать.
– Ох, простите, я вас с кем-то спутал, – нашелся я.
Маменька снова взяла меня под руку, и мы вышли на улицу.
Вечером Тони отвез меня домой. Флик с Анджелой уже приехали в Булл-Бэнкс, и Флик убрала все вещи Карин. Сад сильно пострадал от недавней ночной бури, но Джек Кейн уже распилил сорванную ветром ветку ясеня на дрова и сложил их в поленницу во дворе. После ужина я немного почитал книгу о мейсенском фарфоре, а потом ушел в свою детскую спальню.
Дверь я оставил распахнутой и попросил Флик тоже не закрывать дверь, однако же спал крепким сном до самого утра.
28
Сегодня второе воскресенье с моего возвращения. Весь день было ветрено; серебряный свет струился в просветы туч, озарял деревья в дальнем конце газона. Надо бы поухаживать за садом, но я не выходил из дома, сидел у окна в спальне и глядел на примятую ниву и на буковую рощу на вершине холма. Вчера вечером Флик с Анджелой уехали, а сегодня на неделю приезжает погостить маменька. Ее свадьбу с полковником Кингсфордом отложили до конца сентября, но я запамятовал точную дату.
Все утро я пытался сосредоточиться, сначала на музыке, потом на чтении, но никакого удовольствия мне получить не удалось. Я смотрел на далекие слова, как узник с вершины высоченной башни разглядывает крохотные улочки у подножья, полные машин и людей, и хорошо видел каждое, но с такой высоты не понимал ни их смысла, ни связи друг с другом. Да и какое они имели ко мне отношение? Точно так же музыка слышалась мне прерывистым воем ветра, бессмысленным набором звуков, замысловатой искусственной последовательностью каких-то путаных узоров, то повторяющихся, то распадающихся на обрывки, без определенной цели, а потому не представляющих никакого интереса. Я не мог даже представить, что слова или музыка сотворены какими-то существами, желающими выразить другим свои мысли и чувства. Со временем я осознал, что воспринимаю и то и другое точно так же, как холмы на далеком горизонте, поэтому вернулся к своему прежнему занятию.
К часу пополудни ветер стих, а деревья прекратили бесцельные метания по небу, и я покинул свой наблюдательный пост. Проголодавшись, я решил спуститься на кухню за хлебом и сыром и рассеянно снял с книжной полки антологию немецкой поэзии, которую почти не открывал со студенческих дней в Оксфорде, разве что иногда перечитывал любимые стихотворения. Мне пришло в голову, что усилия, прилагаемые к чтению на иностранном языке, помогут вернуть интерес к мыслям, выражаемым другими.
Книга случайно раскрылась на стихотворении Матфея фон Коллина, венского драматурга, умершего, как мне помнилось, в 1824 году. Стихотворение под названием «Der Zwerg» – «Карлик» – привлекло мое внимание еще и потому, что Шуберт положил его на музыку, и когда-то давно я слышал эту вокальную композицию. Я недолюбливал немецкий романтизм с его идеализацией смерти, вот как в балладе «Лесной царь», но совершенно забыл, о чем говорится в стихотворении Коллина.
Внезапно эта картина представилась мне с необычайной четкостью, яснее, чем березы за окном.
Я медленно читал дальше, мысленно произнося и переводя слова:
Карлик приближается к королеве и рыдает, ослепленный горем.
Боже мой! Я оцепенел, глядя на строку, а потом прочел ее вслух: