Девушка с экрана. История экстремальной любви

Она сразу ему понравилась. Потом он осмотрел ее и остался со мной во врачебном кабинете, на книжной полке в котором стояли и мои книги. Один на один.

— Венерических заболеваний у нее никаких нет.

Я с облегчением вздохнул.

— Хотя про гонорею я буду знать, только когда получу анализ мочи. Но у нее бактериальный вагиноз.

— Что это такое? — Даже я, интересующийся сексологией и гинекологией, ничего об этом не знал.

— Это бактериальное воспаление влагалища, которое бывает от частой смены… сексуальных партнеров.

Как будто кувалдой меня ударили по голове и оглушили. Он продолжал:

— Мужчинам оно не передается, бактерия присутствует только во влагалище у женщины.

Сколько интересного там присутствует.

— Чем это лечится?

— Я дам ей вагинальный крем, и через семь дней она будет как новенькая.

Я благодарю его, прощаюсь, выхожу из кабинета и везу ее в аптеку.

— Алеша, у меня что-то опять не так?

— Пустяки, надо повдавливать крем внутрь.

— И все, ничего серьезного?

— Абсолютно.

Крем для влагалища стоит пятьдесят пять долларов. Поэтому у нас фармацевтические компании такие богатые.

Я безумно рад, что активно помогаю фармацевтическим компаниям Америки. Своей посильной лептой.

Я привожу ее в аэропорт Кеннеди и, не выходя из машины, прощаюсь. Она внимательно рассматривает от пяток до подбородка какую-то стройную русскую блядь в модном тонком кожаном костюме. И говорит, что всегда хотела такой.

Вечером я сижу за обеденным столом, который служит мне одновременно и письменным.

«Октябрь был ужасный месяц, он хотел застрелиться. Чтобы больше не думать». Хороший зачин.

Я записываю в дневнике, как всегда после самых важных событий: «Октябрь — дикая, страшная, убийственная депрессия».

«28 октября — подал на банкротство».

«Ноябрь — сучка звонит, доводит, посылаю, швыряю трубку. Она звонит опять, каждый звонок — сцены. Ни грамма раскаяния. Откуда у актрисы чувство раскаяния?»

«Ноябрь — адвокаты сообщают мне, что я «вышел из игры» с долгом в один миллион двести пятьдесят тысяч — банкам». «Где деньги, Зин?!»

«Пиявка» подала в суд очередной иск, предстоит новое разбирательство. Как хорошо на свете жить!..»

Я перестаю спать по ночам и сплю только с шести утра до двенадцати. Я сутками не выхожу из дома. В меня вкрадываются разные страхи. Я все время думаю. У меня раскалывается голова от этого. Мысль, что нужно надеть на себя костюм, галстук, рубашку, кажется мне невыносимой. Не-пре-о-до-ли-мой. Я боюсь выходить на «белый свет». Я боюсь говорить с людьми, не хочу их видеть. Я ненавижу свою работу, я в западне, в клетке, везде тупик. Я не знаю, куда бежать (а куда-то надо), и не нахожу ничего лучше, как бежать в Москву.

Мама рада и говорит, что попросит кого-нибудь меня встретить.

Никого нет, и меня встречает в аэропорту… Арина. Как само собой разумеющееся. Мы холодно целуемся. Я прилетел на финской линии, самой худшей после «KLM»: они теряют мой багаж в Хельсинки, и целый час я не могу найти даже представителя этой снежной авиакомпании.

Актриса спокойно, терпеливо ждет, в черном приталенном пальто, с маленькой норкой, вшитой в воротник. Норка не успела извернуться, как она. Ее поймали.

Я недоволен встречей, снегом, слякотью, серостью толпы — всем. Зачем я здесь, зачем я сюда прилетел? Мне хочется тут же улететь обратно. Едва подъехав к гаражу за машиной поэта, она устраивает сцену, кричит, разворачивается и бросает меня одного: без денег, без бензина, без ничего. Я даже не знаю, где обменять доллары. На мне джинсы и джинсовая куртка, в руках небольшая дизайнерская сумка (которую я привез в подарок), нет даже запасной рубашки. Я проклинаю ебаную финскую авиакомпанию, которая и не знает, когда найдут мой багаж.

От бессилия сажусь на диван, включаю бездумно телевизор и неожиданно вспоминаю, что именно по этому телевизору увидел ее в первый раз…

(Осмысленный, рассчитанный поворот головы у станции метро «Маяковская». Тогда он еще не понимал, что попался. Что его зацепили.)

Я звоню Аввакуму. Они только что вернулись из длительного вояжа и собираются в еще более длительный вояж. Я прошу его одолжить мне рубашку и шампунь.

— Приезжай, дружок, о чем речь! Совсем разбогател?!

Я приезжаю в их отремонтированную, большую, со вкусом обставленную квартиру: уют, достаток, покой, тишина. У меня никогда не будет такого.

Меня бьет озноб, дает знать смена часовых поясов. Я целуюсь со своим близким другом Аввакумом и его женой Юлией. Я чувствую себя совершенно одиноким, разбитым, покинутым и оставленным. И от их уюта это чувство еще острей. Почему ему в колоде жизни досталась Юля, а мне — эта скандальная…

— Нечего летать финской авиакомпанией, надо летать «Аэрофлотом», — смеется Аввакум.

— Тогда просто придет разрезанный багаж, — вставляет Юля.

Она заводит меня в голубую ванную, дает большое махровое полотенце, французское мыло и американский шампунь. В этом доме есть все. То, чего у меня нет. Аввакум с барского плеча дарит мне европейскую рубашку в сине-голубую полоску. Мне нравится цвет.

— Что будем пить, дружок? Кроме крови!

— Я прошу прощения, все ваши подарки — в штопаной Финляндии.

Они смеются.