Девушка в бегах

Я держу ее, впитывая тепло, исходящее от ее тела, не обращая внимания на то, что ее кожа слегка пахнет потом. Как бы я ни демонстрировала убежденность, на самом деле я вовсе не была уверена, что смогу когда-нибудь сделать это снова: увидеть ее и обнять. Почувствовать себя в безопасности.

Но это чувство мимолетно, и его совершенно недостаточно – после такого количества лжи. Я тяну ее за собой, и мы усаживаемся рядом на кровати.

– Я нашла дедушку, – произношу я.

Я не спрашиваю, почему она не рассказала мне, что он еще жив. Все слишком крепко связано. Если бы она открыла мне один кусочек мозаики, ей пришлось бы раскрыть все. Я могу не соглашаться с ее решением скрывать все это от меня, но я понимаю, почему она это делала.

– Я видела снимок УЗИ, и я знаю, что Дерек Эббот – мой отец.

Услышав это, мама застывает неподвижно.

– А потом я встретилась с Лорой.

Она напряженно выпрямляется.

– И еще я видела свою кровную сестру. Она не знает, кто я, но мы поговорили. У нее есть кот, которого зовут Элвис. – Мой голос становится хриплым. – И ты скрывала ее от меня.

Мама встает и неторопливо отходит от меня на пару шагов.

– Я понимаю.

– И это все? – У меня начинает кружиться голова, и я радуюсь, что успела сесть. Я вижу, как ее плечи начинают дрожать – как и мой голос. – Ты врала мне обо всей моей жизни. О бабушке, о сестре. О том, кто мой отец, и о том, что тебя обвинили в его убийстве!

Мама оглядывается на меня через плечо, ее глаза заполнены слезами, но она не произносит ни слова.

– Скажи что-нибудь!

Шепотом она произносит:

– Я не могу.

– Можешь, но не хочешь. Ты не знаешь, что мне пришлось пережить за последние несколько дней, на что мне пришлось пойти. – Мой голос срывается на последнем слове.

Она начинает поворачиваться ко мне, замирает на полпути, втягивает воздух носом и только затем завершает движение.

– Ты должна была оставаться в мотеле, там ты была в безопасности. Я объяснила бы все после того, как это закончится.

– В безопасности? Нет, мама, там я не была в безопасности. – Я с всхлипом втягиваю воздух. – Они нашли меня в мотеле!

Я рассказываю ей про охотника за головами, который гнался за мной через лес, о том, как я пряталась от него под кроватью, изменяла внешность, убегала от полицейского, нашла дедушку и в итоге оказалась в абсолютно темной комнате, с перспективой болезненного допроса, которого я не стала дожидаться.

– Ты хорошо справилась, – она берет мое лицо в ладони. – Ты сделала все совершенно правильно.

Я отстраняюсь.

– У меня не было выбора, потому что ты оставила меня одну.

Стоя рядом с ней, я замечаю, что она выглядит болезненно: спутанные и немытые волосы, царапина на подбородке, темные пятна под глазами. Судя по ее виду, ей пришлось по меньшей мере так же тяжело, как и мне. Но затем мой взгляд опускается ниже. Она стоит чуть наклонившись, хотя и пытается это скрыть.

– Мама?

Она не отвечает, но так старательно отводит взгляд, что я не могу удержаться и смотрю в противоположную сторону.

Сначала я вижу незастеленную кровать – что само по себе плохой признак. Мама убирала постель, даже когда болела гриппом, даже если ей приходилось отвлекаться на рвотные позывы. Это не преувеличение, раньше она действительно так делала. А затем я замечаю смятое покрывало, брошенное на матрас – и виднеющиеся из-под него пятна. Некоторые красные, другие – бурые. Я отдергиваю покрывало и вижу, что на самом деле пятен еще больше.

Когда я снова поворачиваюсь к маме, она больше не пытается делать вид, что все в порядке. Одной рукой она держится за колено, а другой тяжело опирается на тумбочку.

– На самом деле все не так плохо, – произносит она, но то, как напряжены ее губы, выдает ложь. – Когда я оставила тебя и отправилась туда, куда не следовало, я думала, что у меня еще есть время. Но кто-то следил за мной, и я рассекла бедро, когда пыталась скрыться.

В следующее мгновение я оказываюсь рядом с ней, помогаю ей присесть на край кровати; опускаясь на него, она не в силах скрыть гримасу боли. Закатав свободную штанину ее брюк, я убеждаюсь, что все выглядит хуже, чем я ожидала: на бедре обнаруживается самодельная повязка, которую мама закрепила скотчем.

Полотенце, перепачканное кровью, присохло к ее коже, и мне приходится намочить другое полотенце под краном в ванной, чтобы смочить его края и отлепить их. Я чувствую, как она изучающе рассматривает меня, мои волосы, мои руки, собирая мозаику по частям, пока я снимаю повязку с ее раны. Она не говорит ни слова, лишь откидывается назад, чтобы мне было удобней. Когда я убираю последний слой бинта, под ним обнаруживается глубокий порез, тянущийся от колена до середины бедра.

Я вижу желтоватый жир.

Если бы рана была хоть чуть-чуть глубже, я бы увидела кость.

Поперхнувшись, я прикрываю рот рукой. Мы внезапно меняемся ролями – теперь мама успокаивает меня.

– Все в порядке, – говорит она. – Выглядит хуже, чем на самом деле.

Еще одна ложь. За свою жизнь она врала мне столько раз, что теперь я научилась лучше распознавать вранье.

Я приматываю к ее бедру свежее полотенце.