Девушка в бегах

Малькольм направляется в ванную следом за мной и не возражает, когда я закрываю за ним дверь. Ванная немногим больше телефонной будки. Прижав палец к губам, я наклоняюсь, протискиваясь мимо него, и включаю кран на полную. Я бы включила и душ, но мама, в каком бы состоянии она ни была, никогда не оставила бы незамеченным тот факт, что я отправилась в душ с парнем. Так что мне приходится просто говорить шепотом.

– Я не знаю, что делать. Ей нужен врач. – От вида окровавленных полотенец, валяющихся в ванной, у меня начинает кружиться голова. Я оттираю руки от маминой крови с усердием, которому позавидовала бы леди Макбет, а затем принимаюсь за свитер. Через некоторое время, поняв, что рискую стереть до крови собственные пальцы, я заставляю себя выпустить подол свитера и опираюсь руками о края раковины. Подняв взгляд, я замечаю, что Малькольм смотрит на мое отражение в зеркале.

– Ты расскажешь мне, что она сказала?

– Ничего она не сказала, – я крепко сжимаю белые края раковины. – Говорила в основном я. Рассказала ей, что распознала всю ее ложь, и она не стала ничего отрицать или оправдываться. Но когда я в упор спросила ее, убила ли она Дерека, она, – мой голос становится напряженным, – по сути, спросила меня, как я смогу поверить ее словам, если она скажет, что невиновна.

Малькольм прислоняется к стене у меня за спиной, засунув руки в карманы.

– Я просто больше ничего не понимаю. Не знаю. Не знаю, хочу ли я знать, – шепчу я. Не потому, что мама может меня услышать, а потому, что сама боюсь себя услышать. Это мое признание – то, что постепенно зрело во мне, дольше, чем я готова принять. Я сосредоточиваюсь на отражении Малькольма, на его коричнево-медовых глазах, которые смотрят на меня. – И я понимаю, что это не то, что я тебе обещала.

– Нет, – произносит он все так же тихо, а затем отворачивается, скрывая полуулыбку. – Ты же знаешь, что теперь все иначе.

– Это нечестно, – говорю я. – Ты оказался здесь из-за меня, пострадал, потому что…

Оттолкнувшись от стены, он тянет меня за петлю на поясе джинсов, заставляя развернуться лицом к нему. Его теплая ладонь уверенно ложится на мое бедро.

– Что ты сказала мне той ночью, когда все крепче сжимала в руке этот свой кусок оконной рамы каждый раз, когда тебе казалось, что я как-то не так дышу?

Он стоит так близко, что мне приходится поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я произнесла много слов, о которых жалею.

Его губы слегка изгибаются, намекая на улыбку.

– Я не об угрозах. Ты сказала мне, что незнание – не то же самое, что невиновность. Я оказался впутан в это по собственной вине, я пострадал, потому что нарвался на какого-то козла-садиста в сапогах со стальными носками, но остаться я решил ради тебя. – Он поднимает руку и слегка касается большим пальцем пореза, скрытого под моей челкой. Прикосновение оставляет теплый след. – Потому что, если кого здесь и можно назвать невинным, так это тебя.

Я и правда его боялась? Сейчас мне кажется, что эта эмоция бесконечно далека от меня, от покалывания, которое я ощущаю всей кожей, от тепла, разливающегося по груди. Этого тепла почти достаточно, чтобы вытеснить холод, который просачивается сквозь щели в окне, и тени, пробирающиеся под дверь из темной комнаты.

Почти достаточно.

Ухватив за запястье, я заставляю его опустить руку, отведя ее от моего лица.

– Но если я так невинна, почему я чувствую вину?

– О, теперь мы задаемся религиозными вопросами?

Затем он отступает на шаг, пытаясь дать мне больше пространства – насколько это возможно в тесной ванной. Не очень много – но дышать здесь становится намного легче, чем в комнате, где осталась мама.

– У нас с папой было так же. Он постоянно давал обещания мне и бабушке после того, как в первый раз вышел из тюрьмы. Говорил, что будет рядом ради меня, научит меня, что значит быть мужчиной, и тому подобное. Будто он из тех, что в церковном хоре поют громче всех. А потом он снова начинал вести себя как раньше, как будто если бы я никогда не пытался выяснить, никогда не спрашивал, то ему и не пришлось бы быть лжецом. – Он снова прячет руки в карманы. – Но когда за ним снова пришли, когда все выяснилось, я сам почувствовал себя преступником.

Прикосновение к холодной раковине у меня за спиной ощущается особенно сильно после теплых рук Малькольма.

– Я не говорю, что нет никакой разницы или что ты чувствуешь себя так же. Я хочу сказать, что понимаю, почему ты не хочешь знать. Я по-прежнему жалею, что все узнал об отце.

– Но разве незнание не хуже? Когда ты все узнал, разве не стало лучше?

Его взгляд становится мягким, очень мягким.

– Не знаю. Папа не оставил мне выбора. И… он был не таким, как твоя мама. Он воровал ради собственной выгоды, ради кайфа от риска.

– Но именно этого я и не понимаю. Тиффани Яблонски и Мелисса Рид. Все это время она убегала от чего-то или бежала к чему-то?

Он улыбается, но выражение его глаз остается прежним.

– С той секунды, когда я встретился с тобой, ты ни разу не сомневалась, что она тебя любит. Может, сначала она убегала от своих ошибок, но она делала это ради тебя.