Девушка в красном платке

– Enchanté, mademoiselle. Je suis ravi de faire votre connaissance[32], – сказал он на идеальном французском, в котором слышался лишь легкий намек на какой-то акцент. Ничего не зная, можно было подумать, что он с юга. Пожалуй, из Баскских земель или, может, из Лангедока.

– Жак будет работать в пекарне в Кульяке и жить в квартире над ней. Он друг семьи, приехал помочь, а то у месье Фурнье в последнее время так разыгрался артрит.

– Они будут рады вашей помощи, месье, – кивнула Элиан. Жак улыбнулся.

– На вас очень красивый шарф, Элиан.

– Спасибо. Это подарок сестры из Парижа.

Казалось, они все примеряют на себя свои роли, репетируя их в узком кругу перед представлением на публике.

Допив кофе, Гюстав вынул из кармана большой пятнистый носовой платок и вытер усы.

– Ладно, Жак, пора. Месье Фурнье нужна мука до того, как проснется весь остальной Кульяк.

– Оревуар, Элиан, – сказал незнакомец. – Буду ждать нашей следующей встречи.

– Добро пожаловать в Кульяк, месье Леметр, – ответила она. – Надеюсь, вы хорошо устроитесь на новом месте.

Аби, 2017

Сегодня понедельник – выходной день для сотрудников Шато Бельвю, и я сижу на берегу реки, помахивая ногами в воде. Тома с Жан-Марком утром занимались мельничным домом, но сейчас ушли в шато на обед. В середине дня слишком жарко, чтобы работать на улице.

Я теперь набралась достаточно смелости, чтобы плавать. Жан-Марк показал мне, что можно выйти на плотину и нырнуть в глубокую заводь выше по течению, если только оставаться в середине реки, подальше от шлюзов. Мельничное колесо теперь неподвижно, застыло в пространстве и времени, словно безмолвное свидетельство тех военных лет. Тогда его использовали, чтобы молоть зерно на хлеб насущный для местных жителей. Но шлюзовые ворота обводного канала открыты и вода втягивается в него темной лентой, которая взбивается в белую пену, снова падая в основное русло реки под плотиной. В центре потока вода темная и холодная, но вот она перескакивает через верхнюю часть плотины, радостно ниспадая в золотисто-коричневую заводь внизу, где среди водоворотов под ивой плавают рыбы. Там река собирается с силами, прежде чем потечь вперед и соединиться с другими, более крупными водными путями, а в конце концов влиться в океан.

Я пробираюсь по гальке у берега и сажусь, опираясь спиной об ивовый ствол. Кора у нее жесткая, рассеченная трещинами и щелями. Сара сказала, эта кора – основной источник аспирина и что Элиан с Лизетт в войну использовали ее отвар как мягкое болеутоляющее, когда готовых лекарств не хватало. Я прислоняю голову к этой целебной коре и закрываю глаза, давая солнечным лучам, пробивающимся сквозь изящные листья, рисовать мелькающие узоры у меня на веках. Я думаю об Элиан, о том, как она стояла, укрывшись под деревом, и мечтала о Матье в тот вечер, когда на мельнице появился Жак.

Каково это, интересно, быть любимой таким человеком, как Матье Дюбоск или Жак Леметр? Добросердечным человеком.

Где-то вдали слышится тихий пульсирующий ритм проходящего поезда, он пробуждает меня от моих мечтаний. Здесь так умиротворенно (теперь, когда затихла цементомешалка Тома), что различаешь каждый звук: свистящую песню птицы в ветвях, далекий стук поезда, шелест листьев плакучей ивы, тихий шепот реки. Совсем не то, что вид на Темзу из окна лондонской квартиры. Там звуки тонут в шуме раскинувшегося вокруг города, но и те не проходят сквозь герметичные окна, так что внутри стоит тишина настолько полная, что ее никак не назовешь умиротворенной.

Чтобы не слышать эту тишину, я обычно включала музыку или радио, когда целыми днями оставалась одна в квартире.

Зак, должно быть, почувствовал, как мне было одиноко. И что-то переменилось в тот вечер, когда он предложил попытаться завести ребенка. Хотя мне казалось, что с виду в моем поведении ничего не поменялось, я перестала быть пассивным участником, каким была в начале нашего брака. Мой маленький, тайный акт неповиновения придавал мне сил каждый день, когда я вынимала из спрятанной в шкафу сумки одну из сбереженных противозачаточных таблеток и проглатывала ее.

Возможно, каким-то образом Зак тоже почувствовал эту перемену, эту малейшую утрату контроля надо мной, которую не мог толком понять. Как бы там ни было, какие бы ни были у него причины, он с видом торжественной щедрости предложил идею моего образования.

Почему каждый раз, когда он давал мне что-то, мне казалось, что у меня что-то отнимают?

– Ты могла бы учиться в университете, пока мы пытаемся завести ребенка, – предложил он. – Что думаешь? Ты говорила, что всегда жалела о том, что не могла продолжить образование после школы.

Я была удивлена и благодарна. Значит, он все-таки правда желает мне добра.

– О, Зак! Правда? Мне бы так этого хотелось! – сообщила я с улыбкой от уха до уха и представила себя в заполненной аудитории. Вот я пью кофе с другими студентами (я, конечно, буду старше их всех, но не до смешного), еду в метро с полной сумкой учебников, сажусь писать сочинение…