Девушка в красном платке

В дверь тихонько постучали, и Элиан пошла открывать. Не говоря ни слова, она обхватила Франсин и втянула ее на кухню, тихо закрывая за ними дверь. Она крепко обнимала подругу, пока та плакала.

– Courage[33], – прошептала Элиан. – Вам придется помогать друг другу, чтобы выстоять… И помочь маме.

Франсин кивнула, вытирая глаза и стараясь взять себя в руки. Потом повернулась к Лизетт, обувавшейся у порога:

– Мадам Мартен, не знаю, как нам вас благодарить.

Лизетт ободряюще улыбнулась.

– Не волнуйся. Вы будете в безопасности. Путь к свободе не будет легким ни для кого из вас, но я уверена, что у вас получится, – сказала она, забирая свою корзинку с эфирными маслами и кожаную сумку с акушерскими принадлежностями.

– Грузовик готов, мам, – тихо сказал Ив, просовывая голову на кухню. – Брезент мы закрепили.

Элиан не могла смотреть, как отец обнимает мать перед тем, как ей забираться в кабину. От выражения на его лице у нее болезненно сжалось сердце – на нем была мучительная смесь боли и страха. Лизетт просто улыбнулась ему, выезжая со двора, и, высунув руку через окошко, потрепала его по плечу. Она казалась спокойной и расторопной как обычно. «Я скоро вернусь», – пообещала она.

Остальные подождали несколько минут на кухне, чтобы ей хватило времени выпросить разрешение пересечь мост. Перед переправой немцы тщательно проверят ее документы и, скорее всего, даже обыщут грузовик. Все будет в порядке: просто местная акушерка с неотложным визитом к одной из своих пациенток на другом берегу реки.

Когда пришло время, Франсин крепко обняла Элиан.

– Я никогда не забуду, что ты и твоя семья сделали для меня. Для всех нас, – сказала она, задыхаясь от рыданий.

– Идите, – поторопила Элиан. – Мама будет ждать вас на тропинке за полем с минуты на минуту. Удачи. И Франсин – я знаю, что мы еще увидимся.

Франсин, Даниэль и Амели взяли свои ботинки и босиком вышли на плотину. Гюстав шел впереди, поддерживая Амели, когда она взбиралась на противоположный берег. Там все спешно обулись.

– Оставайтесь за деревьями на краю поля, – прошептал Гюстав. Было видно, как вдалеке по дороге движется пара тусклых фар. На секунду они погасли, а потом загорелись снова. – Это она. Идите же, скорее!

Три фигуры крадучись пошли вдоль полосы акаций, растущих на краю поля, а затем стали осторожно пробираться вдоль живой изгороди, пригибаясь, чтобы их головы не были видны над подстриженными кустами боярышника. Грузовик остановился у ворот и погасил фары, так что единственный свет исходил от звезд в ночном небе. Лизетт вышла из машины, ослабила тент и опустила задний борт кузова. Даниэль запрыгнул внутрь, а потом помог взобраться Франсин с Амели. Быстро и тихо Лизетт снова натянула брезент. Ничего не говоря, она забралась обратно в кабину и тронулась, снова зажигая фары, чтобы пробраться по хорошо ей знакомым проселочным дорогам и объездным путям.

Гюстав вернулся на мельницу, Элиан с Ивом ждали его в дверях темной кухни. Он кивнул им:

– Ну, теперь будем ждать. И молиться.

Аби, 2017

Представить не могу, сколько смелости потребовалось Франсин и другим, чтобы бежать. Наверное, они дошли до собственного перепутья, точно так, как описала это Лизетт. Только для них это была еще и точка, после которой нет пути назад: бежать или быть сосланным в лагеря смерти. Возможная жизнь или несомненная смерть. По сути, выбора и не осталось.

Я знаю, как жизнь в страхе делает тебя пассивным. Она высасывает силы и вытягивает энергию, пока ты не превращаешься в муху, застрявшую в паутине. Чем больше сначала пытаешься вырваться, тем туже затягиваются оплетающие тебя шелковые нити, пока наконец побег не становится невозможным.

Почему я не ушла от Зака? Я часто задавала себе этот вопрос. Я вижу, как и другие об этом думают: на занятиях физиотерапией и на собраниях группы поддержки для переживших катастрофу. Психотерапевты и психологи объясняют мне это в своих холодных медицинских терминах – созависимость, отсутствие уважения к себе, тайное, постыдное убеждение, что я заслуживаю то эмоциональное и физическое насилие, которое обрушивается на меня вместе с вызывающей привыкание смесью из внимания и (своеобразной) любви – ровно в таких количествах, чтобы меня удержать.

Но, может, моя ситуация была проще? Дело в том, что мне больше некуда было идти. У меня не было ни семьи, ни работы, ни друзей. А когда стало настолько плохо, что я должна была бы уйти, я осталась совсем без сил. Страх неизведанного мира за окнами пересилил страх того, что могло случиться в четырех стенах квартиры. Вот почему я не уходила.

Это, а еще, наверное, мельчайшая искорка надежды, которую Заку никогда не удавалось погасить полностью, – надежды на то, что все наладится. Что каким-то образом, если я буду поступать так-то, носить то-то, быть такой, как он хочет, он изменится. Вот что заставляло меня остаться.

Элиан, 1942

Эти два часа были самыми долгими в их жизни. В груди Элиан, как пойманная птица, забилась паника, но вот наконец они услышали хруст камешков под колесами грузовика.

Ив и Элиан вскочили на ноги.