Девушка встречает парня

Ну да, только очень тяжелый случай недоразвитости, – говорит Доминик. – В смысле, все остальное не важно. Не важно, как это стремно. Типа, что меня бесит – тут горбатого могила исправит. Никак не смухлюешь. Потому-то королева Виктория и не запретила ковырялок.

Как это? – говорит Норман.

По «Четвертому каналу» было. Она как бы сказала, что такого не бывает – типа, не существует. И она была права. В смысле, когда этим мужики занимаются, педики, в сексуальном смысле, это пиздец отвратно и приводит к голубой педофилии и всему такому, но у них хоть реальный секс, да? Но бабы… Типа, как они могут? Я просто не догоняю. Прикол какой-то, – говорит Доминик.

Ну да, но классно наблюдать, – говорит Норман, – если двое ебабельные.

Ну да, но надо признать, что настоящие в основном совсем даже не ебабельные, – говорит Доминик.

(Господи, моя родная сестра – греганутая, дефективная, неебабельная, недоразвитая и даже не заслуживает запрета.)

Доминик и Норман почему-то снова ухохатываются. Они обнимаются.

Мне уже пора, – говорю я.

Нет, не пора, – говорят они в один голос и наливают в мой бокал «кобры».

Нет, пора, – говорю я.

* * *

Я отрываюсь от них у многоэтажки. Прячусь за машиной, чтобы они не поняли, куда я пропала. Дожидаюсь там, пока не исчезают из виду топчущиеся ноги. Слышу, как оба поднимаются по лестнице, и смотрю, как они возятся у автомата для выездных билетов, пока тот, что за рулем, наконец не находит билет, соображает, как правильно вставить его в автомат, и наконец их машина проезжает под шлагбаумом.

По дороге домой меня рвет под деревом на обочине. Я поднимаю голову. Дерево, под которым меня стошнило, все в белых цветах.

(Подростковое отставание.)

(Мне четырнадцать. Мы с Дениз Макколл в кабинете географии. Сейчас перемена. Мы как-то умудрились не выйти из класса; возможно, Дениз сказала, что ей нездоровится, или возможно, я; так можно было остаться на перемене в классе. Мы часто говорили, что нам нездоровится, если шел дождь или было холодно.

На столе – стопка тетрадей с домашкой. Дениз их перебирает, зачитывая имена. При каждом имени мы говорим вслух про каждого ученика, сдаст он или нет, наподобие той игры, что мы играем дома с Антеей при обратном отсчете хит-парада «Вершина популярности»[30]. Если кто-то нам нравится: «ура». А если не нравится: «фу».

Дениз находит тетрадку Робин Гудман.

Почему-то моей подружке Дениз Макколл очень не нравится Робин Гудман из Бьюли, с курчавыми, темными, густыми на макушке волосами, смугловатой кожей, длинными руками, о которых постоянно талдычит учитель музыки, когда она играет на кларнете, с ее серьезным, прилежным, слишком умным лицом. Мне она тоже не нравится, хоть я с ней почти не знакома. Она ходит со мной на два-три предмета – вот и все, что я о ней знаю, помимо того, что она играет на кларнете. Но сейчас я рада тому, что она мне не нравится, ведь это доказательство того, что я – подружка Дениз. Хоть я и не уверена, что мне так уж нравится сама Дениз или что Дениз не сказала бы «фу», дойдя до тетрадки с моим именем, если бы меня не было здесь с ней в классе.

Мы с Дениз пишем буквы Л, Е, С, Б, А на обложке тетради Робин Гудман – черной ручкой из моего пенала. Или, точнее, я пишу буквы, а Дениз рисует стрелку, показывающую на них.

Потом мы засовываем тетрадку внутрь стопки.

Когда начинается урок географии и Похотливая географичка, как мы называем мисс Похот, пожилую учительницу, которая преподает нам этот предмет, раздает тетрадки, мы наблюдаем за реакцией Робин Гудман. Я сижу через пару рядов за ней и вижу, как ее плечи напрягаются, а затем поникают.

Проходя мимо нее в конце урока и взглянув на тетрадь у нее на парте, я замечаю, что стрелку Робин превратила в ствол дерева, а вокруг букв Л, Е, С, Б, А нарисовала сотни цветочков, словно буквы – это ветви дерева и все они вдруг зацвели.)

* * *

Десять лет спустя та же самая Робин Гудман, с ее длинными темными волосами и смуглым, серьезным, прилежным лицом

(боже ж ты мой)

находится здесь у меня, когда я добираюсь домой. Она сидит на диване, а перед ней стоит чашка чая. Робин Гудман читает книгу. Я такая пьяная и голова так кружится, что я не могу разобрать название на обложке книги, которую она читает. Я стою в дверном проеме и держусь за косяк.

Привет, – говорит она.

(боже ж ты мой, моя сестра тоже —)

Что ты сделала с моей сестрой? – говорю я.

Твоя сестра в ванне, – говорит она.

Я сажусь. Запрокидываю голову. Меня тошнит.

(я сижу в одной комнате с)

Робин Гудман выходит из комнаты. Возвратившись, она просовывает мне что-то в руку. Это стакан. Один из моих стаканов из шкафчика.

Выпей, – говорит она, – и я принесу тебе еще.

А ты не особо изменилась со школы, – говорю я. – Выглядишь точно так же.

Ты тоже, – говорит она. – Но кое-что, слава богу, изменилось. Мы больше не школьницы.

Не считая… твоих волос. Длиннее стали, – говорю я.

Ну, десять лет прошло, – говорит она. – Что-то же должно произойти.

Я поехала учиться в ниверситет, – говорю я. – А ты?

Если ты имеешь в виду университет, то да, я уезжала, – говорит она.

И вернулась, – говорю я.