Девушки

Каждое слово Долгунова вызывало в них чувство благодарности. На каждое лживое слово Аркашкина они немедленно и горячо отвечали все сразу, и Долгунову приходилось упрашивать их, чтобы они не шумели, говорили не скопом, а поодиночке. Парторг, видя, что ему трудно успокоить разбушевавшихся девушек, поднял руку и громко, чтобы его все слышали, сказал:

— Придется, Аркашкин, положение в столовой обсудить на заседании партбюро. Терпеть такие безобразия в столовой мы не можем.

Торфяницы прекратили шум, прислушались.

— Да, — спохватился Долгунов, — а рабочий контроль как работает?

От этого вопроса Аркашкина покоробило. Он вздохнул и, скосив глаза, наклонился к уху парторга:

— Нетактично говорить о рабочем контроле здесь, в присутствии торфяниц.

Долгунов вздрогнул, вспылил:

— Это почему? Почему, спрашиваю? Не отвиливайте! Говорите при народе, вот при них, все как есть!

— Это дело секретное, — буркнул Аркашкин, — а вы…

— Секретное? — удивился Долгунов и развел руками. — Уж не считаете ли вы, что о ворах надо говорить только секретно?

— Вы знаете, что мы из этого питания выдаем начальникам, и… — забормотал Аркашкин.

— Каким начальникам? — резко крикнул Долгунов. — Каким? Начальники получают свое снабжение! Что вы мелете! Вы, значит, обкрадываете торфяниц?

Из толпы вышел старик, подошел к столу.

— А-а-а, корзинщик! — улыбнулся Долгунов. — Здорово, мастер! — и протянул ему руку. — По какому делу? Обождите, мы сейчас разбираем тут важный вопрос, говорим о столовой.

— И я об ней, — сказал корзинщик. — Выслушай.

Старик, поймав на себе злой взгляд Аркашкина, нахмурился, достал платок и вытер им седые усы и жиденькую бородку.

Соня встала и подвинула ему стул.

— Дедушка, сядьте.

Старик ласково поглядел на нее.

— Спасибо, внученька, — и сел, расстегнув черный пиджак.

Торфяницы молчали. В кабинете стало тихо. Звенели мухи под абажуром и потолком.

— Рассказывайте, — Предложил Долгунов, — все, что знаете.

Девушки загудели:

— Дедушка, говори!

— Отдохнул немножко, отдышался, так слушайте. — Старик остановил взгляд на Долгунове и погладил рукой бороденку. — Раз как-то захожу в столовую, гляжу — в уголке, как мышь, сидит председатель рабочего контроля и рисовую кашу с тушеной свининой уплетает, а по его бритому подбородку сало течет. Да я, конечно, не обратил бы никакого внимания на него, ежели бы он только уплетал, а не плакал… Ну, его плач и заинтересовал меня, спрашиваю: «О чем плачешь, Ефим? Как тебе, — говорю ему, — не грех плакать за такой богатой кашей?» — «А как же, — отвечает он, — не плакать мне! Один сижу в рабочем контроле, людей, — поясняет он, — совсем нет, опереться не на кого».

— Как не на кого? — крикнула какая-то женщина из толпы. — А на свиную тушенку-то.

Хохот заглушил ее слова.

— «Что ты, — говорю ему, — шут гороховый, мелешь! Как это людей нет? На поселке больше пяти тысяч, а ты ноешь, что людей нет!» Молчит. Сопит и кашу с тушенкой уплетает. Слезы вместе с салом стекают с подбородка. Говорю ему: «Торфяницы жалуются на похабное обращение с ними столовщиков. Везде грязь. Кашу, что дают торфяницам, не салом и не маслом мажут, а какой-то гидромассой. Создай, — говорю я Ефиму, — рабочий контроль из торфяниц, так они сразу помогут тебе порядок навести. Плакать не станешь с ними и рисовую кашу с тушеной свининкой не один будешь кушать в уголке, а с народом, да у всех на глазах». Тут он вскочил, просиял и, хлопнув ладонью по животу, радостно воскликнул: «Нет, старик, ты не советчик мне! Плетешь корзинки, так и плети их! Побегу к Аркашкину и посоветуюсь с ним!» Да и убежал. — Старик вздохнул и умолк.

— И что же, дедушка Корней? — спросила Фрося. — Что Ефим сказал тебе, когда вернулся?

— Не знаю, о чем Ефим разговаривал с Аркашкиным, не сказал мне. Но явился в столовую сияющим, без слез на лице. «Теперь, старик, все в порядке!» — хлопнув меня по плечу, воскликнул Ефим. «На чем порешили?» — спрашиваю. Смеется: «Контроль создали из самих столовщиков-активистов. Вошли в него Нюрка Лыткина, Маркизетова. Таким выбором столовщики очень довольны остались».

— Еще бы! — раздались сердитые и насмешливые голоса.

— Жуликов выбрали!

— Емельян Матвеевич, что вы смотрите?

Старик стал вытирать платком усы и бороденку. Шум и крики усиливались. Долгунов внимательно слушал собравшихся, ждал, когда они выскажутся. Аркашкин вертелся юлой у стола и все время думал о том, как бы ему удрать из кабинета, но не мог — девушки стояли вокруг него плотным кольцом.

«Неужели я не выйду отсюда?» — вздыхал Аркашкин и страдающе морщил лоб, сжимал зубы и изредка поскрипывал ими.

Заметив, что у стены девушки стояли не так густо, он метнулся туда и, расталкивая локтями торфяниц, стал пробираться к выходу. Долгунов резко остановил его: