На глазах Вивьен знаменитая писательница принялась быстро читать, пробегая пальцами по написанным от руки строкам, время от времени зачитывая вслух реплики диалогов. Закончив, она закрыла тетрадь, но оставила ее у себя на коленях, положив поверх руки и глубоко задумавшись. Когда она наконец заговорила, ее слова совершенно ошарашили Вивьен.
– Но, моя дорогая, ты же все делаешь неправильно. Эти маленькие рассказы – они совсем не твоя стезя. Твой дар – а у тебя он определенно есть – в диалогах. Моя дорогая, ты
Вивьен громко рассмеялась на торжественный тон леди Браунинг.
– Я совершенно серьезна.
– Леди Браунинг, со всем возможным уважением, я даже самый жалкий из литературных журналов не могу умолить взглянуть на мои работы. Я не могу просто проснуться однажды утром и заявить миру, что я драматург. Я уверяю вас, миру будет наплевать.
– Но мне не наплевать. – Леди Браунинг самым загадочным образом улыбнулась. – И этого порой хватает.
– Но почему? Если уж на то пошло, вы и миссис Даблдей – вы обе слишком добры.
– Элли рассказала мне о Сент-Винсентах и их ужасном к тебе отношении. Я ненавидела Анжелику Сент-Винсент десятилетиями. Представь, что у меня такая будущая невестка – я бы тебя всему миру показывала.
– И все равно, я ровным счетом ничего не знаю о том, как писать пьесы.
– Я могу помочь тебе. Я однажды написала целую пьесу об Эллен. Что, если бы Эллен была англичанкой – что бы с ней тогда случилось? Ее почти целый год ставили в «Олдвиче». Позволь мне сделать пару звонков.
– Я не могу просить вас об этом.
– И почему нет? Вивьен, дорогая, я не без связей. Люди все время просят меня ими воспользоваться, хотя я крайне редко соглашаюсь. Еще реже я
Леди Браунинг объяснила, как, еще молодой писательницей, она тоже получила помощь из неожиданного источника: легендарного корнуолльского писателя сэра Артура Квиллера-Куча, который писал под псевдонимом Кью. До самого этого дня она не догадывалась, почему он взял ее под свое крыло и поддерживал ее в писательстве.
– Полагаю, мы сошлись на общей любви к Бронте. Он яростно защищал Эмили – включил ее в свою «Оксфордскую книгу стихов». «Воспоминание».
Вивьен любила это стихотворение. В него она вложила свое горе по Дэвиду, похоронив его в болезненной тоске строф. Она вдруг процитировала вслух:
Леди Браунинг с приязнью и чем-то похожим на тоску похлопала ладонь Вивьен, прежде чем закончить цитату:
– Она великолепна. – Вивьен вздохнула.
– Все трое были великолепны. Они писали для читателя, но для
Леди Браунинг вдруг замолкла на несколько секунд, прежде чем снова похлопать зеленую тетрадь у себя на коленях.
– Мне нравится пружинка.
– Моя коллега Грейс заказывает их из Нью-Джерси. Она хочет расширить наш ассортимент за пределы книг. Они хорошо продаются среди туристов и забредших студентов.
– Мне надо посетить этот ваш магазинчик, ваши «Книги Блумсбери».
Вивьен вздохнула.
– Это выгребная яма.
Леди Браунинг расхохоталась так неожиданно громко, что водитель кеба удивленно посмотрел в зеркало заднего вида.
– Ситуацию можно исправить?
– Не за семь фунтов в неделю. Боюсь, мы, сотрудницы, несколько ограничены в возможностях.
– Что ж, когда ты что-нибудь надумаешь, обязательно попроси о помощи Эллен или меня. А пока могу я оставить себе эту тетрадь?
Из многих прекрасных тем, о которых они с леди Браунинг говорили в кебе в ту ночь, это был момент, который ярче всего стоял перед глазами Вивьен. На следующий день она отправилась на работу и вместе с Грейс придумала литературный обед с Дафной Дюморье в качестве первого приглашенного гостя. С того мероприятия от леди Браунинг в магазин периодически доставляли рукописные записки с комментариями на различные отрывки из работ Вивьен.
В своей последней записке леди Браунинг повторила то, чему ее научил Кью: «Великие литературные работы рождаются из желания сбежать, но ты должна знать, куда ты бежишь. Аудитория последует за тобой куда угодно, если ты уверена в направлении».
Теперь Вивьен одна сидела в квартире, в единственный полный день, который могла посвятить своей величайшей страсти. Она задумчиво пожевала кончик карандаша, своего любимого инструмента для письма за кассой. Она начала записывать слова, льющиеся из нее, затем замедлила руку и подумала о собственной аудитории из одного человека, Дафне Дюморье, и что та хотела бы от нее услышать.
Глава двадцать седьмая
Следующим утром скучающая Вивьен стояла за кассовой стойкой, когда к ней приблизился джентльмен за пятьдесят со свернутой газетой под мышкой.