Девушки сирени

Больше всего на свете в тот момент я хотела лечь на кровать и дать отдых ноге.

Петрик не ответил.

Книжка была обернута в коричневую бумагу, но я знала, что это «Доктор Живаго» – один из многих запрещенных в то время романов. Петрик соблюдал осторожность, после того как его друга Александра сослали за чтение эссе Г. Торо «О гражданском неповиновении».

Я бросила сумку на кровать.

– Как работа?

– Сегодня забрали Сымбански. Прямо от станка. Не выполнил план. Он дал им бутылку водки, но его все равно забрали.

– Нам нужно как можно лучше…

– Третья мировая война – вот что нам нужно.

Я сняла рабочую одежду и осталась в одной комбинации. Петрик говорил, что я в ней похожа на американскую актрису тридцатых годов Мирну Лой.

– Халине надо подготовиться к экзамену по математике. Ты поможешь?

Петрик не отрывал глаза от книги.

– Не имеет значения, какие у нее оценки. Она все равно закончит, как и я, на конвейере.

– Если у нее получится устроиться в больницу, она сможет…

– Оставь ее в покое. – Петрик загнул страницу. – И прекращай надоедать ее учительнице.

На меня начали давить стены. Я оттянула резинку на запястье. Резинка ущипнула кожу, но это не особенно помогло держать себя в руках.

– Я никому не надоедаю.

– Тебя внесут в какой-нибудь список, а ты даже не узнаешь. Как бы твой отец ни старался быть лояльным властям, он не сможет уберечь тебя от неприятностей.

Я потянулась к Петрику:

– Ты же знаешь, я хочу что-то значить в жизни дочери. Давай найдем время и поговорим об этом…

– Кася, не надо повышать голос. – Петрик бросил книгу на кровать и подошел к двери. – Марта и без того достаточно знает о наших делах.

Петрик вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью. Ему нравилось вот так иногда выступать против меня. Резинка не помогала, и я, чтобы справиться с гневом, сделала глубокий вдох.

Услышав, что Зузанна вернулась с работы, я быстро закончила переодеваться и вышла из комнаты. Поцеловала Халину в затылок и украла одно печенье с ее тарелки.

– Ты сегодня ела? – спросила я Зузанну, заметив темные круги у нее под глазами.

– Вот так теперь здороваются сестры, – с кривой усмешкой ответила Зузанна.

– Как дела в больнице? – спросила Марта.

– Хорошо, – сказала сестра. – Возможно, скоро получим десять новых коек.

– И что же тут хорошего? – попыталась уточнить я.

– Больше работы за ту же зарплату, – добавил Петрик.

Тут я заметила рядом с тарелкой Халины коробку с красками. Это были хорошие краски британского производства.

– Откуда это у тебя? – как можно спокойнее спросила я.

Естественно, не из магазина. Частных лавок к тому времени уже не было, а в государственных магазинах товары иностранного производства не продавали. Следовательно, краски были куплены на черном рынке.

– Одна подруга достала, – объяснила Марта. – Скороспелый подарок ко дню рождения.

– Я же сказала – никаких красок.

– Забудь ты об этих красках, – тихо проговорил Петрик.

Я закрыла глаза и сделала еще один глубокий вдох.

– Халина, дай мне краски.

Зузанна положила руку мне на плечо:

– Кася.

Я дернула плечом и сбросила ее руку и только после этого заметила, что из-под тарелки Халины выглядывает колонковая кисточка и тускло поблескивает никелированная латунная обойма. Мамина кисточка.

– Где ты это взяла? – задыхаясь от возмущения, спросила я.

– Бабушка дала, – ответила Халина.

Марта подошла ближе и попыталась оправдаться:

– У девочки талант…

– Халина, отдай мне кисточку, – потребовала я и протянула ладонь.

Дочь сгребла краски и кисточку со стола на колени.

– Отдай, – повторила я и шагнула ближе.

– Оставь ее в покое, – вмешался Петрик.

Кровь зашумела у меня в ушах, пульс участился.

Халина вылезла из-за стола и с красками и кисточкой в руке подбежала к Марте.

Я не отступала:

– Отдай.

Марта обняла одной рукой мою дочь:

– Это я виновата.

Я попыталась выхватить кисточку, но Халина убрала руку за спину.

– Не отдам!

– Я – твоя мама. Ты должна меня слушать. Не товарища Джинду. Не Марту. Меня.

Дочь не сдавалась, она прижала краски и кисточку к груди и твердо сказала:

– Нет.

– Она просто… – бубнила свое Марта.

– Не вмешивайся. Могу я хоть раз поговорить с дочерью, чтобы ты не лезла? – Я протянула руку. – Халина, отдай мне краски.

– Не отдам, – проговорила Халина, глядя мне в глаза.

Я не могла поверить в то, что это моя рука. Ведь я даже подумать не успела, и все-таки это я дала пощечину собственной дочери. Я сразу пожалела о том, что сделала, но было уже поздно.

– Кася! – охнул Петрик, и в его голосе прозвучало даже не осуждение, а, что гораздо хуже, разочарование.

Халина не заплакала, она просто выронила краски и кисточку. Я подобрала кисточку с черной лакированной ручкой и, взяв ее с дух сторон, сломала о спинку стула. Раздался приятный хруст, и у меня в руках остались две расщепленные, похожие на кошачьи усы, половинки.

Когда я вернулась в свою спальню, меня трясло от стыда. Я стояла и смотрела на кровать, на которой спала вместе с Халиной. На кровати, прислонившись к подушке, сидел мишка. Я легла и прижала мишку к груди. От него пахло дочкой – свежий, чистый запах. Я лежала и думала о том, что из меня вышла никудышная мать.