Девушки сирени

– Не сопротивляйся, тебе же будет лучше, – посоветовала Герда. – Скоро все закончится, и вас отпустят домой в Польшу.

Неужели это правда?

Я подошла к одной из капо:

– Куда вы ее забираете?

Янина с Реджиной сидели обнявшись на нижней койке двухъярусной кровати и наблюдали за происходящим.

Капо оттолкнула меня обратно, а Герда сумела-таки всадить иглу в руку Зузанны.

– Мы – заключенные, а не подопытные кролики! – крикнула я.

Сестра перестала сопротивляться, и Герда покатила носилки из палаты.

– Я люблю тебя, Кася, – успела бросить мне Зузанна.

Спустя еще несколько минут Герда пришла за мной. Я до последнего вырывалась от капо, а когда они все-таки со мной справились, меня затрясло так, будто каталка была ледяная. Герда выпрямила мою руку, и я почувствовала укол в изгиб локтя.

– Вы, девочки, еще хуже, чем мужчины, – с ухмылкой заметила Герда.

Мужчины? Какие мужчины? О ком она?

Время как будто остановилось. Из-за морфина? Меня вкатили в помещение с круглой лампочкой под потолком и накрыли лицо полотенцем. Сделали укол внутривенно. Женский голос сказал, чтобы я начала считать в обратном порядке. Я считала по-польски, женщина – по-немецки. Я отключилась.

Где-то посреди ночи я пришла в себя.

У меня галлюцинации?

Я снова лежала в своей палате. В окно проникал слабый свет. Узкая полоска яркого света разрезала палату – кто-то открыл и закрыл дверь. Я почувствовала мамин запах. Она постояла возле моей кровати несколько секунд, а потом приподняла матрас и подоткнула под него вторую простыню. Мама всегда так делала. Мама! Она прикоснулась губами к моему лбу.

Я пыталась дотянуться до нее.

Пожалуйста, не уходи.

А потом полоска яркого света снова разрезала палату, и мама ушла.

На следующее утро я проснулась, словно всплыла со дна океана.

– Мама? – Это Луиза на соседней кровати звала свою маму. – Я пить хочу.

– Я здесь, Лу, – сказала я.

Я приподнялась на локте и увидела, что все кровати заняты. У всех девушек, кроме Зузанны, на ноге была повязка или гипс. Кто-то стонал, кто-то звал маму, кто-то мужа или детей. И всем очень хотелось пить. Меня положили на кровать у окна, Зузанна лежала в следующем ряду, ближе к двери.

– Зузанна? – окликнула я сестру, но та не ответила.

Она была вся в рвоте, и простыни тоже.

– Мама! – громко, насколько хватило сил, крикнула я.

Она действительно ко мне приходила? Или это был сон?

Меня мучила тошнота и жуткие боли. Когда я в первый раз очнулась, показалось, что у меня нет ноги, но потом я увидела, что она есть и вся загипсована от пальцев до самого верха. Гипс кололся, как будто у него изнанка была с ворсом. У некоторых девушек я заметила на гипсе, ближе к лодыжке, разные буквы и цифры: «А-I», «С-II» и все в таком роде. Кому-то из девушек прооперировали правую ногу, кому-то – левую, кому-то – сразу обе ноги. На своем гипсе я обнаружила сделанную черным маркером римскую единицу.

Что это значит?

Как же нас мучила жажда! Но воды нам не давали. Доктор Оберхойзер подсовывала стакан с уксусом, но это невозможно пить.

Сознание то приходило, то уходило. Мы все были очень слабыми, но Альфреда и Луиза выглядели хуже других. Их обеих пометили большой буквой «Т». Сначала Альфреда просто плакала от боли. Потом у нее окоченела шея и запрокинулась голова. А к утру перестали гнуться руки и ноги.

– Пожалуйста, помогите! – умоляла она. – Воды. Пожалуйста!

В тот первый день Янина умудрилась встать. Она прыгала на одной ноге от кровати к кровати и как могла старалась нас успокоить, поправляла одеяла и подставляла судно.

– Воду скоро принесут, – бормотала Янина пересохшими от жажды губами.

– Мама, это Кася! – закричала я в надежде, что мой крик долетит до нее в приемную санчасти.

Но, кроме доктора Оберхойзер и сестры Герды, к нашим кроватям никто не подходил.

Однажды Луиза разбудила меня посреди ночи.

Сколько мы там уже лежали? Два дня? Две недели? Трудно сказать: один час был неотличим от другого.

– Кася, ты спишь? – раздался знакомый голос.

Лучи от прожекторов на вышках через равные промежутки времени пересекали палату. Я на секунду увидела бледное, напряженное от боли лицо Луизы.

– Я здесь, Лу.

Она потянулась ко мне через проход между нашими кроватями. Я взяла ее за руку. Рука была холодная.

– Пожалуйста, передай маме, что я была храброй, – попросила она.

– Ты сама ей все расскажешь.

– Нет. Кася, мне так страшно. Я с ума могу сойти от страха.

– Давай поговорим о чем-нибудь. Ты отвлечешься.

– О чем?

– Все равно о чем. Расскажи историю про шрам Петрика.

– От детской бутылочки? Я тебе уже сто раз ее рассказывала.

Я подождала, пока луч прожектора не осветит мое лицо, и очень строго посмотрела на Луизу.

– Расскажи еще раз.

– Кася, я не могу.

– Не сдавайся. Расскажи мне эту историю.

Лу сделала глубокий вдох:

– Когда Петрик был совсем маленьким, бабушка, да упокоит Господь ее душу, дала ему бутылочку с водой, чтобы он попил в своей кроватке.

– Он был хорошим мальчиком?

– Ты знаешь, что да. Но он как-то сумел разбить бутылочку о перила кроватки и поцарапал себе стеклом переносицу. Расплакался, и прибежала мама.

– Не забывай про кровь.