Дезертиры любви

Он почувствовал слабость, прислонился к цоколю колонны и посмотрел на солнце. У него стучали зубы. Это солнце словно подвешено на небе, подумал он. Ему стало страшно, что оно сорвется. Ударится ли оно о землю, и там, где оно ударится, все с шипением сгорит и испарится? Или упадет мимо Земли в пустоту?

Он знал, что в голове у него чепуха, и он знал, что в голове у него чепуха, потому что его лихорадит. И что этот охвативший его страх не более серьезен, чем озноб. Было не так уж холодно и не так уж много причин для страха. Уже не нужно было бояться, что его сын войдет в мир неподготовленным, пристрастится к наркотикам, бросит школу, впадет в депрессию, не найдет жены. Все прошло хорошо, даже если это и не заслуга отца. Даже если отец и не помог этому тем, чем должен был помочь. Даже если отец остался должен. Даже если он не погасил свой долг.

Шорохи могилы затихли. Немец слышал только, как стучат его зубы. Он должен был принять решение, поедет ли он с канадцем – или даже без него – назад или с офицером и полевым командиром – дальше. Он не хотел рисковать жизнью. Скоро его сыну может понадобиться любящий, добродушный и щедрый дед. Скоро… но сначала должны быть загружены джипы, офицер и полевой командир должны, очевидно, сесть в первый, канадцу предоставить второй, а ему – третий, и канадец, скорее всего, все-таки сядет, с фляжкой в руке, и все будут ожидать, что и он не станет задерживать и тяжелое завершение этой тяжелой поездки не станет делать еще тяжелее. Он должен принять решение. Притом что едва ли смог бы сейчас стоять, не опираясь на цоколь колонны.

Он не увидел, откуда вдруг вынырнули канадец, офицер и полевой командир. Они стояли у входа в церковь.

– Нам поставлена задача доставить вас в город, и мы доставим вас в город.

– Вам поставлена задача доставить нас в город живыми. Но если мы поедем дальше, тот, кто ночью прикончил часовых и сжег джип, позаботится, чтобы мы взлетели на воздух. Пафф!

– А вы что же думали? Что на прогулку едете? На пикник? – Командир был в бешенстве.

Офицер излучал спокойствие:

– Кто бы это ни был сегодня ночью, но то, что он пришел ночью и вчера не показывался, означает, что он слишком слаб, чтобы показаться в дневное время.

Немец встал и вышел из церкви. Его бил озноб, болела голова. Справа возле церкви водители вырыли могилу. С одной стороны могилы в кучу вынутой земли были воткнуты складные лопаты. По другую сторону лежали два тела. Немец узнал человека с взрезанным окровавленным горлом, это был его вчерашний водитель. Рядом лежала женщина, несколько пуль попали ей в грудь. Немец еще никогда в своей жизни не видел убитых. Ему не стало дурно, он не был потрясен. Мертвые выглядели просто мертвыми. Та ли это женщина, которая сидела у верхней ступени лестницы? Почему офицер или полевой командир ее расстрелял? Подозрения? Нервозность?

Появились два водителя, опустили мертвых в могилу, закопали и прихлопали землю лопатами. И без креста, подумал он, но потом увидел, что один из водителей связывает крест из двух деревянных колышков.

Остальные укладывали в джипы снаряжение, спальники и провизию. Канадец что-то говорил сновавшему туда и сюда офицеру, бегал за ним и тщетно пытался его остановить: тот не обращал на него внимания. Полевой командир уже сидел в джипе.

Увидев немца, канадец отстал от офицера и подошел:

– Они не хотят отпустить нас назад.

Потом он заметил, что куртку немца оттягивает пистолет, который немец, получив ночью от офицера, положил в карман, и канадец вытащил пистолет раньше, чем немец сообразил, что́ тот ищет в его кармане. Канадец подбежал к офицеру, встал перед ним и принялся размахивать пистолетом.

7

Все дальнейшее – движения, возгласы, выстрелы – произошло так быстро, что немец ничего не понял. И я никогда не узнаю, что случилось, – была его первая мысль, когда он заметил, что попали в него.

Ему вспомнилась книга, в которой кто-то описывал свой инфаркт: пот на лбу и ладонях, ядовитый огонь в легких, тянет в левой руке, больно в груди, накатывает и отпускает, словно при схватках, страшно. Вот так, подумал он тогда, покатится когда-нибудь к обрыву и моя жизнь. Но он не ощущал действия яда, ничего не тянуло, не было больно, не было страшно. В груди было приятное чувство, словно там поместился пузырь с какой-то теплой жидкостью, и теперь она растекалась по телу.

Стрельба прекратилась. Полевой командир выкрикивал приказы, несколько человек бежали к джипам, другие – к офицеру и канадцу, который упал на землю. Немец не мог увидеть, насколько серьезно он ранен. В какое-то мгновение он подумал, что надо бы это выяснить, но тут же понял нелепость этой мысли. Ему хотелось побыть одному. Медленно переставляя ноги и опираясь о стену правой рукой, он ощупью двинулся вдоль церковной стены. Ему хотелось добраться до лестницы.