Дезертиры любви

Он ждет. И в тот момент, когда он уже собирался вылезти и постучаться в дом, там открывается дверь и из дома выходит женщина. Когда он увидел сон впервые, это была еще юная девушка; с годами она превратилась в молодую женщину, но потом стареть перестала, остановившись где-то между тридцатью и сорока. И когда ему уже перевалило за сорок и за пятьдесят, она оставалась все той же молодой женщиной. Чаще всего она была в джинсах и клетчатой рубашке, иногда – в длинном платье, тоже из джинсовой светло-голубой застиранной ткани с выцветшими голубыми цветами. Она среднего роста, плотная, но не толстая, лицо и руки в веснушках, темно-русые волосы, серо-голубые глаза и крупный рот. Она идет уверенным шагом, уверенными движениями берет левой заправочный пистолет, поворачивает правой рычаг раздачи и наполняет бак его машины.

Затем сон совершает скачок. Как он ее приветствует и она его, как они смотрят друг на друга, что они говорят, приглашает ли она его остаться выпить кофе или пива – или он спрашивает, может ли он остаться, как получается, что она идет с ним наверх в спальню, – он никогда себе не представлял. Он видит ее и себя лежащими в разворошенной после их соития постели, видит стены, пол, шкаф и комод, все светлое, зеленовато-голубое, видит железную кровать и пробившиеся сквозь жалюзи из деревянных реек, тоже зеленовато-голубых, яркие солнечные лучи, падающие на стены, на пол, на мебель, на простыни, на ее и его тела. Это не сцена с действиями и словами – только краски, свет, тени, белизна простыней и формы их тел. Когда сон вновь приходит в движение, уже вечер.

Он припарковал машину возле дома рядом с ее маленьким бортовым грузовичком. За домом еще одна крытая веранда, теплица, защищающая от песка всяческие ягоды, и несколько грядок, на которых растут помидоры и дыни. Дальше – пустыня с виднеющимся кое-где мелким кустарником и трех-четырехметровое русло высохшего ручья, которое бегущая в нем зимой вода за десятилетия или столетия прогрызла в каменистом грунте. Женщина показала ему это русло, когда вела к насосу, поднимавшему воду из глубокой скважины. Теперь он сидит на веранде и смотрит на темнеющее небо. Он слышит, как она возится на кухне. Когда подъезжает машина, он встает, проходит сквозь дом, идет к бензоколонке и заливает бензин. И он встает, когда она включает на кухне свет и сквозь открытую дверь полоса света падает на пол веранды; из коридора он включает фонарь, который стоит между колонками и освещает площадку. И он спрашивает себя, будет ли этот фонарь гореть всю ночь и светить в спальню, – эту ночь, и следующую, и все ночи, которые еще впереди.

3

Сны, которые нас преследуют, часто контрастируют с жизнью, которую мы ведем. Авантюристу снится возвращение домой, а домоседу – отъезд, дальние страны и великие дела.

Сновидец этого сна вел спокойную жизнь. Не обывательскую и не скучную; он говорил по-английски и по-французски, строил карьеру дома и за границей, оставался верен своим принципам, даже когда встречал сопротивление, преодолевал кризисы и конфликты и, приближаясь к шестидесяти, оставался бодрым, успешным и контактным. Он всегда был немножко напряжен – и на работе, и дома, и в отпуске. Не то чтобы его работа была особенно суетливой или нервной, но под гладью спокойствия, с которым он слушал, отвечал и работал, вибрировало напряжение – следствие его концентрации на задаче и его нетерпения из-за того, что в действительности все происходило медленнее, чем в воображении. Иногда он ощущал это напряжение как что-то болезненное, но иногда – и как энергию, как силу, которая окрыляла.

У него было обаяние. Ведя дела и переговоры, он умел быть симпатично рассеянным и неловким. Если же он замечал, что его рассеянность и неловкость в этих делах и в этих переговорах неуместны, на его лице возникала извиняющаяся улыбка. Она ему шла: в уголках губ появлялось что-то ранимое, в уголках глаз – что-то печальное, и, поскольку эта просьба извинить была не обещанием исправиться, а лишь признанием недостатка, улыбка была смущенной и исполненной самоиронии. Жена никак не могла понять, насколько естественно это обаяние, кокетничает ли он своей рассеянностью и неловкостью, знает ли, что эта ранимость и эта печаль вызывают в людях желание утешить его? Она так и не поняла этого. Как бы то ни было, его обаяние располагало к нему врачей, полицейских, секретарш, продавщиц, детей и собак, в чем он, казалось, не отдавал себе отчета.