Дезертиры любви

Большое желтое солнце теперь висело чуть выше. Он видел, что склон, уходивший за церковью вниз, зарос кустарником и высокой, по грудь, травой. И этот склон, и следующий, и тот, что за ним. Кое-где над травой маячила пальма с ободранной кроной. Это была скупая, негостеприимная, неприветливая земля. Поднялся холодный ветер, и высокая трава, покрывавшая холмы, заволновалась. Словно ветер играет на воде, подумал он.

И потом стал думать о долгах, которые не погасил. Придется ли вместо него расплачиваться за них его сыну? Предъявят ли сыну счет? Или смысл его смерти в том, что ею он погасит свои долги? И что счет сыну не предъявят? И сыну не придется расплачиваться за его счастье?

Он ощутил мгновенную радость. Нет, говорил он себе, еще не поздно, мне еще не поздно любить моего сына. Не он ли поднимается сейчас по лестнице? Даже если это только видение – как прекрасно было бы, если бы это он сейчас поднимался по лестнице, в халате врача, со стетоскопом на шее, каким он никогда его не видел, или в вечных джинсах и вечном голубом свитере, или маленьким мальчиком, бегущим, смеющимся, задыхающимся.

Задыхающимся? Куда исчезло тепло из его груди? Почему его ноги, только что державшие его, больше его не держат? Прежде чем он успел сесть на лестнице, его ноги подогнулись, и он упал на каменные плиты у верхней ступени. Он лежал на левом боку и видел засохшую кровь, траву между каменными плитами и какого-то жука. Он хотел приподняться, добраться до лестницы и сесть на верхней ступеньке. Он хотел так сидеть там, чтобы, если будет умирать, поникнуть и, поникнув, оставаться сидеть. Он хотел так сидеть там, чтобы, если будет умирать, видеть всю большую страну и чтобы вся большая страна видела его, как прямо он сидит на верхней ступени и умирает.

Он так и не понял, откуда это предсмертное тщеславие, ведь никого там не было, никто его не видел, ни на кого не мог он произвести впечатление и никого не мог разочаровать. Он мог бы это понять, если бы поразмышлял об этом, но на эти размышления ему потребовалось бы больше времени, чем у него оставалось. Приподняться он не смог. Он оставался лежать на земле, ощущая холодный ветер, но уже не видя, как волнуется трава. Он с удовольствием увидел бы снова и общипанные, ободранные пальмы. Они напоминали ему что-то; быть может, он вспомнил бы – что, если бы еще раз их увидел.

Он понял, что у него осталось лишь несколько мгновений. Одно мгновение для мысли о его матери, одно – для женщин его жизни, одно… Его сын не поднимется по этой лестнице. Уже слишком поздно. Ему было грустно, что в эти последние мгновения не пробежала перед глазами лента его жизни. Он хотел бы посмотреть. Он хотел бы ничего не делать, расслабиться и смотреть. Вместо этого приходилось до последнего мгновения думать. Лента… почему смерть не выполняет того обещанного, чего от нее ждут? Но уже он был слишком усталым, чтобы еще смотреть эту ленту.

Женщина при бензоколонке

1

Он уже не знал, действительно ли видел когда-то этот сон или с самого начала только фантазировал. И уже не знал, что послужило толчком – картина ли какая-то, или рассказ, или фильм. Ему тогда было, наверное, лет пятнадцать или шестнадцать – так долго уже преследовал его этот сон. Поначалу он погружался в эти фантазии, когда было скучно на уроке в школе или на каникулах с родителями, позднее – во время деловых переговоров или поездок; когда уставал, он откладывал свои бумаги, откидывал голову и закрывал глаза.

Несколько раз он рассказывал этот сон – приятелю, и другому приятелю, и женщине, с которой они любили друг друга, и расстались, и, встретившись годы спустя в чужом городе, прошлялись и проболтали целый день. Не то чтобы он делал из этого сна тайну, но и часто рассказывать его не было поводов. И потом, он не знал, почему этот сон преследует его; он догадывался, что сон что-то приоткрывает в нем, но не понимал что, и мысль о том, что кто-то другой может это понять, была ему неприятна.

2

Во сне он едет на машине по широкой пустынной равнине. Дорога идет прямо, иногда исчезает в ложбине или за холмом, но, взглянув на горы у горизонта, он всякий раз видит ее. Солнце в зените, и воздух над асфальтом дрожит.

Он давно уже не видел встречных машин и никого не обгонял. По указателям и карте ближайшее селение только в шестидесяти милях, где-то в горах или за ними, и слева и справа, насколько хватает глаз, домов не видно. Но вот слева у шоссе бензоколонка. Большая песчаная площадка, две колонки в середине, за ними двухэтажный деревянный дом с крытой верандой. Он тормозит, сворачивает на площадку и останавливается у колонки. Песок, взвихрившийся за его машиной, оседает на землю.