Дезертиры с Острова Сокровищ

В дальнейшем эти простые, экономные матрицы преобразуются в более сложные кастовые системы, выполняющие ту же задачу предопределенности судьбы смертного существа – по возможности, с раннего детства. Великие исторические прорывы обязательно связаны с отменой жесткого расписания, с массовым возвращением к ситуации детства, может быть, условного детства. Подобный прорыв, или побег, совершили когда-то греки, убежавшие от гиперспециализации и потом строго следившие, чтобы корзина шансов была предоставлена каждому свободному гражданину. Для предотвращения специализации существовали даже принудительные меры: замещение должностей по жребию, насмешки над теми невеждами, которые «не умеют ни читать, ни плавать», то есть получили одностороннее, рабское воспитание. Вот и Сократ вынужден был исполнять руководящие функции, когда пришел его час… Нет сомнений, что своими достижениями античная Греция в большой степени обязана принципиальному уклонению от необратимой специализации. Это прекрасно понимал Аристотель, говоря, что философия есть производная досуга.

Современные нестяжательские общины, их культура и само их бытие реализуют на новом уровне ту же идею, которую с блеском реализовала античность, – идею вернуться к развилке и отменить примитивную специализацию воли. Тем более что гигантопитеки алчности, натасканные на приношение пользы, окончательно утратили способность оглядываться по сторонам. Может быть, поэтому их огромная ниша сжалась до размеров коридора и они не распознают никаких вызовов, кроме тех, что обусловлены стремлением к наживе.

Обридж, конечно, права в определении едва ли не важнейшего преимущества нестяжателей. Они дезертируют как раз к той развилке, где еще возможно ситуативное обладание вещью, где занятие, которое ты однажды выбрал, никто не навязывает тебе пожизненно. И ты не должен быть рабом того, что у тебя лучше всего получается. Мало ли что может оказаться лучшим с точки зрения пользы, надо еще доказать, что сама эта точка зрения является безусловно лучшей. А сделать это можно только под гипнозом, точнее говоря, в результате массового наваждения.

Кстати, и Маркс связывал коммунизм прежде всего с устранением разделения труда. В основе протеста молодого Маркса лежало как раз негодование по поводу обреченности человека на монотонный однообразный труд, что наносило непоправимый ущерб человеческой сущности, превращая субъекта в инструмент. Обвинение в адрес капитализма, можно сказать шире – в адрес частной собственности вообще, было связано с манией эффективности, с тем, что ускорение производства вещей (товаров), то есть рост производительности труда, служило критерием для отбора рабочей силы. Все прочие качества «рабочей силы» рассматриваются как факультативные, как своего рода ребячество, потеха, хобби, – и ценность человека определяется по шкале профессиональной эффективности, с точки его способности создавать общественно признанный продукт. В противовес этому Маркс выдвигал идею сущностной самореализации человека, что обязательно включало в себя разнообразие занятий. Если дать кратчайшее определение коммунистического труда (а не его фальсификаций), то оно будет звучать так: землю попашет, попишет стихи… Подобную свободу занятий неловко называть даже «трудом» – речь может идти непосредственно о человеческой деятельности или, если угодно, о подлинном способе проявлении человеческого в человеке.