Дежитесь ближе к жизни!(СИ)

делали пересадку костного мозга,

из дома вызывали

родственников больных,

брали у них костный мозг -

больным вводили.

К Василию приезжала

сестра из Ленинграда,

два часа на операционном столе

с братом рядышком лежала.

Прости нас боже,

я на всё согласна, может ему

родному, ненаглядному,

что нибудь в конце концов поможет.

После операции Гейла -

мужу становилось хуже-хуже.

Надежды никакой -

напрасно бога я просила.

Теперь Василий и все с лучевой

лежали в барокамерах

из прозрачной плёнки,

там такие приспособления,

чтобы не заходить,

можно было вводить уколы,

катэтор ставить

и передавать таблетки.

Несмотря на приём таблеток

роста и обновления клеток,

Василию вскоре стало так плохо,

что я не могла от него

не только куда-нибудь уйти,

но даже отойти.

Муж постоянно звал:

"Люся! Люсенька! Где ты?"

"Я здесь, родной!

Я здесь, мой дорогой!"

Обслуживала его сама,

других больных

обслуживали солдаты.

Каждый день слышу: "Умер! Умер!"

Умер Тищура, умер Кибенок.

Сегодня - Правик умер.

Как молотком по темечку,

слова грустные, скупые

нагоняли - печаль, тоску.

У Василия на ногах

начала трескаться кожа,

а потом и на руках,

всё тело покрылось волдырями,

потемнело, почернело,

как будто в синяках.

Ворочал головой -

на подушке клок волос.

"Что делать?" -

врачу задала вопрос.

Постригли всех,

постригла и я, родного,

слезами обливаясь,

как будто совершала грех.

Больных угостили

мандаринами, апельсинами.

Муж: "Возьми", -

тихонько между нами.

"Нельзя! - медсестра

остановила строго, -

Полежал возле больного -

его не то, что есть опасно,

к нему прикасаться страшно".

Больным кололи наркотики -

дабы больные больше спали,

легче переносили -

свои страдания и муки.

Не первый и не последний раз -

постоянно, меня с палаты гнали,

просили, унижали.

Но я снова и снова -

шла к нему...

своему любимому,

своему ненаглядному.

Настойчивость мою -

все осознали с болью

и к мужу снова и снова -

пропускали ночью.

Гуськова вторично

вызвала меня за сутки

прочитать нотацию

для поддержки и убеждения:

"Вы должны не забывать -

перед вами уже не муж,

а радиоактивный объект

с высокой плотностью заражения.

Вы же не самоубийца -

возьмите себя в руки".

Но я, вопреки упрёкам и запретам

снова и снова

сидела у постели мужа -

на двоих разделяя муки.

Поднимаю родного, а на руках моих

его клоками кожа.

К мужу, моей кровинке -

боялись прикасаться все.

Медсёстры прекрасно знали,

я рядом, я в бытовке,

если надо - меня быстро звали.

Больные с лучевой находились

под наблюдением учёных.

Учёные проводили осмотры,

фотографировали обречённых.

Говорили любопытным исподтишка:

"Знаний требует наука".

После аварии на АЭС -

двенадцать дней прошло,

а родному, ненаглядному -

столько горя намело.

Поднимаю мужа -

кость внутри шатается,

тело от кости отошло.

От нуклидов высох весь -

стал лёгок, как дитя,

а был рослый, был мастер спорта -

Олимпиада была его мечта.

Не мог мой родной больше -

ни говорить, ни рукой пошевелить.

Неподвижно смотрел в потолок,

как на больной мозоль с оскоминой.

Редко мигал веками без ресниц -

выпали у бедняжки за день трухой

из омертвевших клеток.

Празднуя скорую победу смерти -

в душе бесились черти.

В глазах ещё горел огонь протеста

и нежелание подчиниться смерти.

Я в истерике: "Он умирает!"

А медсестра в ответ:

"А что ты хочешь?

Он получил 1600 рентген.

Смертельная доза 400 рентген".

После похорон пожарных -

Вити Кибенок

и Володи Правика,

я с Таней Кибенок

с кладбища вернулась

уставшей и больной,

меня срочно вызвали к Гуськовой.

В своём рабочем кабинете,

бросив на меня печальный взгляд,

Ангелина прямо, вежливо сказала:

"Ваш муж умер 15 минут назад".

Я не помню,

как вошла в истерику.

Говорили мне потом:

"Сколько было крику?"

Меня час, может два -

врачи, медсёстры

приводили в чувство,

помню смутно,

как уносили санитары.

Кстати, когда все умерли,

в больнице сделали ремонт.

Вынесли всю мебель,

скоблили стены,

взорвали весь паркет.

ПРОСТИТЬСЯ НАДО!

Военные переодели мужа

в военную, парадную форму,

тело в гроб нежно положили,

сверху бархатом накрыли.

Без обуви, босого -

распухли ноги у бедняжки моего.

Я со стороны -

за ритуалом наблюдала молча,

смотрела со слезами

на мужа своего.

Вскоре подошла женщина ко мне

и вежливо сказала:

"Проститься надо",

но не пустила близко к гробу.

Многодневным горем

выстрадала я такую просьбу.

Окунув больную душу

в терпенье, в грёзы,

как туча разряжаясь в грозы -

я стояла тихо,

проливая слёзы.

На моих глазах...

тело в парадной форме

засунули

в целлофановый мешок

и крепко завязали.

Уложили мешок -

в деревянный гроб

и гроб... целиком -

во второй мешок втолкнули.

Второй мешок -

снова завязали.

И уже всё -

поместили в цинковый гроб

и гроб надёжно запаяли.

НАРОДУ МНОГО,

А ПОГОВОРИТЬ ЧЕЛОВЕКУ НЕ С КЕМ.

Все родственники

съехались в Москву.

Нас принимала

чрезвычайная комиссия.

Говорили нам:

"Отдать мужей, сыновей

родственникам не можем.

Они очень радиоактивные

и будут похоронены

на московском кладбище

особым способом,

в цинковых гробах,

под бетонными плитами.

И этот документ -

вы подписать должны".

Кто хотел увезти на родину -

тех убежали:

"Они герои

и принадлежат не Вам,

они уже все -

государственные люди".

В МИТИНО НАВЕСТИЛА МУЖА.

После похорон мужа -

два месяца прошло.

Я приехала в Москву -

светило солнце,

было тихо и тепло.

И сразу "Туда" к нему -