Дядя самых честных правил 5

— Может быть, — монах кивнул, — а вот я тебя не помню, уж извини. Мертвяки мне все на одно лицо. Это Васька любил с вами возиться. А я считаю — раз умер, будь добр лежи тихонько в могиле, а не бегай среди живых. Хочешь, упокою тебя? Да не бойся, не больно сделаю.

— Нет!

Я думал, Киж прямо на ходу выпрыгнет из дормеза.

— Не надо так шутить, — я сдвинулся на сиденье, чтобы прикрыть Кижа в случае чего, — упокаивать Дмитрия Ивановича я не дам.

Монах рассмеялся, будто услышал удачную шутку.

— Ну раз нет, пусть даст свою флягу. Давай-давай, я отсюда слышу как в ней булькает.

Он протянул руку, и Киж, облегчённо выдохнув, вложил в толстые пальцы-колбаски фляжку. Монах вытащил пробку, хорошенько приложился к горлышку и занюхал рукавом подрясника.

— Ух, добро. А ты, мертвяк, хорошо устроился, ничего не скажешь. На, — он бросил флягу обратно, — тебе тоже оставил. Выпей и не трясись, не буду я тебя упокаивать. Есть у меня принцип: всё делать только добром, по желанию.

— А опричников вы тоже добром убили?

— И их добром, — монах счастливо лыбился, потешаясь над нами, — ежели человек угрожает некроманту — он дурак и добровольный смертник.

Пожевав губами, Лукиан качнул головой.

— Эх, мало нас осталось. Уважения ни у кого к нам нет, забыли, как раньше было.

— Раньше, это когда?

— Так при Иоанне Васильевиче. Я у него воеводой был в опричном войске. В настоящем, а не как сейчас. — Прикрыв глаза, монах улыбнулся. — Ух, времечко было! Зажигали так, что огонь до неба стоял.

— А в монастырь вы потом пошли, чтобы грехи замаливать от этого зажигания?

— Я? Я сам никуда не ходил, — он наклонился ко мне и спросил чуть тише, — чёрного песку уже заработал?

Я кивнул.

— Представь, чадо, что я с ним увлёкся. Чуток совсем. Так, что на пару тысяч лет хватило бы.

Мы встретились взглядами, и я отчётливо понял — не врёт. Ни капельки. В глазах старого некроманта стояли долгие прожитые годы, а впереди ждала череда ещё длиннее. Я физически почувствовал массу чёрного песка в его часах. Много, очень много.

— Дай-ка мне ещё раз глотнуть.

Монах потянулся и отобрал у Кижа фляжечку. Тому оставалось только ревниво смотреть, как покушаются на его добро. Но возражать некроманту он не рискнул.

Лукиан пил мелкими глотками, дёргая кадыком на массивной шее.

— Да, перестарался тогда, — продолжил он, вернув Кижу его “прелесть”, — особенно в Новгороде. Так, что Иоанн Васильевич лично меня посохом отходил. Ох и силён был, Певчий царь. Чуть дух из меня не вышиб, потом неделю подняться не мог. А как в себя пришёл, Иоанн Васильевич отправил меня в Соловецкую обитель на покаяние. Приказал сто лет, ни часа не пропуская, молиться да поклоны бить, пока грехи не отмолю.

— Сто?

Некромант пожал плечами. Мол, что здесь такого? Сто лет больше, сто лет меньше, какая мне разница?

— Не подряд, правда, вышло. Царь меня вызывал и турка бить, и поляков. Возле Молодей, помню, хорошую жатву собрал.

Я закашлялся, сообразив, какую именно “жатву” он имел в виду. Но выражение запомнил: через много лет уже я буду так говорить про битву при Кунерсдорфе.

— А как царя убили…

— Отец Лукиан, погодите. Иоанна Васильевича убили?

— Убили, — монах кивнул. По его лицу промелькнула тень, будто он вспомнил что-то плохое. — Годунов меня в Москву вызвал, чтобы найти виновного. Да только в дороге напали люди Бельского: положили всю свиту, что за мной приезжала, да сами в землю легли.

Вздохнув, монах кинул взгляд на Кижа, но фляжку просить не стал.

— Я махнул рукой, да и назад в обитель пошёл. Слово дал на сто лет, значит, должен до дня исполнить.

Мне представилось, как в России кипит Смута, убивают Годунова, выползают Лжедмитрии, Минин и Пожарский собирают ополчение, Земский собор выбирает новую династию царей, а в келье всё это время замаливает прошлые грехи некромант.

— А после, как прошли сто лет?

— Остался в обители, — Лукиан улыбнулся, — привык я за это время к тишине и покою. Никто не тревожит, не пытается в интриги втянуть, убийц не подсылает, яд не подсыпает. Лепота!

— Приняли постриг, — я кивнул ему в ответ.

— Зачем? — некромант искренне удивился. — В церковь мне ходу нет, так простым послушником и остался. Только об этом за давностью лет и не помнит никто. Я столько игуменов пережил, что лучше любого в делах обители разбираюсь. Советоваться ко мне ходят, старцем называют.

Он расхохотался, хлопая по коленям.

— Из Петербурга гонцов шлют каждый год, просят покойников важных расспросить. Обычно я их посылаю, — монах сделал выразительную паузу, — обратно. А тут прямо в ногах валялись: говорят, молодого да несмышлёного отрока научить надо, Васькиного племянника. Не выдержало сердце моё, решил наставить тебя на путь истинный в заплечных делах.

Увидев, что я не слишком доволен, он снова засмеялся.

— Не боись, человече. Покойников допрашивать ты сам научишься, если захочешь. Я с тобой о другом говорить буду.

Резко подавшись вперёд, Лукиан схватил меня за ухо и притянул к себе. Лицом к лицу, мы смотрели друг на друга, а Таланты “принюхивались”, отчего эфир между нами сгустился и потрескивал.