Дьякон Кинг-Конг

Доминик Лефлер из девятого корпуса целыми днями извинялся перед Бам-Бам за то, что завязал драку на празднике в честь возвращения Супа Лопеса. Он «случайно» наталкивался на нее в трех разных местах, пока она шла по своим делам. В первый раз – на выходе из Пяти Концов. Она заглянула туда поставить пару банок бобов в кладовую, а когда вышла, он ненароком оказался снаружи, так что ему представилась возможность объяснить, что кукла, которую он пытался всучить Пиджаку, не приносит неудачу.

– На Гаити это такой обычай, – сказал он. Когда она усомнилась, он стал оправдываться тем, что у черных американцев тоже есть свои ритуалы: готовить спаржевую фасоль на Новый год, носить в левом кармане сырую картошку от ревматизма или «держать под языком медную монетку во время коитуса».

– Коитуса? – переспросила она.

– Во время зова природы, – сказал Доминик. – Вы держите медную монетку под языком во время… коитуса… чтобы не залететь. Моя первая жена была из Теннесси.

Эти сведения Бам-Бам встретила фырканьем.

– Чем ее там кормили, смогом? В жизни не слышала такой пакости. В любом случае это не то же самое, что колдовство, – но она все же разрешила проводить себя домой.

В другой раз он «случайно» оказался на другой стороне улицы от заднего фасада Пяти Концов с изображением Иисуса, где она каждое утро задерживалась по дороге на работу, чтобы молча помолиться за погибель своего бывшего супруга, сбежавшего на Аляску, чтоб его яйца выжало в соковыжималке или отчекрыжило пилой. Доминик как раз по случаю любовался художественными особенностями мусора у заднего фасада под изображением Иисуса, – мусора, который церковный пономарь Пиджак забыл оттащить к бордюру по той причине, что как раз вчерашним днем внезапно разжился бутылкой «Гаитянского Творения» у своего чудесного соседа Доминика, который предоставил ее в надежде, что она спровоцирует запой и Пиджак о мусоре забудет. Что в точности и произошло. Так Доминику выпала честь сообщить Бам-Бам, что раз они оказались у Пяти Концов во вторник утром, когда приезжает мусоровоз, то их гражданский долг как жителей Коза, чтящих все религии, прибраться в доме Божьем, ведь негоже оставлять мусор гнить на целую неделю прямо под носом Иисуса до следующего мусоровоза. Бам-Бам пробормотала, что враждующая с Пятью Концами церковь Горной Скинии выносит мусор истово, а мусор Пяти Концов находится в ведении Пиджака, а не в ее, плюс она оделась на работу во все белое, поскольку занималась сестринским уходом на дому. Но согласилась, что ни один христианин в здравом уме не пройдет мимо, пока под изображением Иисуса растет куча мусора. Поэтому они разгребали хлам полных двадцать минут, хотя обычно на это уходило тридцать секунд, – просто Доминик благородно не позволил ей пачкать форму и таскал сам, пока говорил на ходу. Так он целых двадцать минут объяснял Бам-Бам, на что способно моджо.

– Моджо, – терпеливо говорил он, ворочая полупустой мусорный мешок, – может вредить человеку всю дорогу.

– И длинная это дорога? – спросила она.

– В сотню километров. В пять сотен. Даже в тысячу, – сказал он, пока она следовала за ним к бордюру. – Скажем, до самой Аляски.

Бам-Бам, стоя на обочине перед мусором, с трудом скрыла, что в голове у нее вспыхнула лампочка. Она нахмурилась. Значит, даже Гаитянская Сенсация знал, что ее муж сбежал на Аляску. Она гадала, слышал ли он еще, что сбежал ее бывший с мужчиной. Наверняка, подумала она. Пожала плечами.

– Лучше молиться за спасение души врага, чем за ее страдания, – сказала она, – но все равно расскажи поподробнее, – и разрешила ему проводить ее до самого метро, рассказывая о магических ритуалах.

В третий раз он «случайно» проходил через ее корпус – корпус 17, у квартиры на третьем этаже в добрых пятнадцати минутах от его жилья в корпусе 9, – теплым вечером, и из окна верхней квартиры доносилась «You Send Me» Сэма Кука. Пришел он с тарелкой гаитянского mayi moulen ak sòs pwa, poul an sòs – кукурузы с фасолевой подливой и курицей. Постучался в дверь с тарелкой и куклой, которую перед этим разорвал надвое. «Сделаю из нее подушку», – объяснил он, затем вручил тарелку и пригласил в кино. Бам-Бам отказалась.

– Я христианка и далека от мирского, – сказала она твердо. – Но завтра утром я иду в Пять Концов. Нам нужны складные стулья. И церковь Горная Скиния одалживает их нам.

– Я думал, Скиния и Пять Концов враждуют, – сказал Доминик.

– Мы христиане, мистер Лефлер. Они слишком громко играют музыку и, преисполняясь Святым Духом, падают, говорят на языках и все такое прочее, – мы таким не занимаемся. Но в Книге Евреев двенадцать-четырнадцать сказано: «Старайтесь иметь мир со всеми», – а значит, и с церковью Горной Скинии тоже. Плюс моя лучшая подруга Октавия служит там диаконисой, и все знают, что полиция хочет закрыть нашу церковь за укрывательство старого Пиджака, который помогал мне подключить стиральную машинку, хоть в жилконторе ее запрещают ставить. Горная Скиния нас поддерживает. Мы всегда ладили.