Дьякон Кинг-Конг

– Передачи для детишек?

– Смотрел их с самого детства. Теперь он мусульманин. Можете себе представить? Трудились мы здесь над ним, трудились… – Она кивнула на церковь, потом пожала плечами. – Что ж… главное, чтобы так или иначе в его жизни был Бог. – Она оттолкнулась от косилки и рассеянно скосила пару стеблей на растресканной сухой почве у своих ног.

– Итак, три человека: вы, любитель передач для детишек и мужик из будки – перекрыли станцию, – сказал Катоха.

Сестра Го бросила срезать сорняки и посмотрела на него – выражение ее лица стало слегка рассерженным, с каким она встретила его в первый раз. Она заметила, как его взгляд спрятался и метнулся к земле. Не стыд ли она видела в глазах? И не поймешь.

– Я закрыла станцию. Я одна.

Катоха снял фуражку, вытер лоб рукавом и вернул ее на голову. Сестра Го пристально следила за ним. Каждое движение, по ее наблюдению, выдавало человека, который пытается обуздать чувства. Он не выглядел рассерженным. Или даже разочарованным. Скорее он словно обрек себя на какую-то немую печаль, которая притягивала ее, вопреки воле сестры Го, ибо ту печаль сестра Го знала не понаслышке. Ее слегка тревожила эта общность, но в то же время дико и почти устрашающе будоражила. Она и позабыла такое чувство. После тридцати одного года в браке, из которых пять последних были немым страданием с нечастыми проблесками крошечной, почти незаметной, бесполезной приязни, она почувствовала, как встряхнулась и пробудилась какая-то ее частица, считавшаяся давно погибшей.

– Станцию? Про станцию я знать не хочу, – сказал он. – И участок не хочет. И транспортное управление. Об этом я позаботился. Но этого типа Эрла мы арестовали – я арестовал, – и об этом уже следует знать тебе.

– Почему?

– Он… подозреваемый.

– Как и многие.

– Ладно. Он не просто подозреваемый. Он не торчок. Он, что называется, костолом. И притом умный. Вышибает тут и там зубы. Но сейчас он не проблема. Волноваться нечего. У нас на него заведено дело. Мы с ним работаем – или это он работает с нами. Это все, что я могу тебе сообщить. Это между нами. Так что можете больше не волноваться, что он вернется. Но вот тот, на кого он работает. Его мы не взяли, и о нем волноваться стоит.

– При чем тут Пиджак?

– Сколько мне еще повторять? Этот ваш разжег что-то крупное. Я не знаю, хотел ли он этого. Более того, я уверен, что ничего он не хотел. Но теперь ему предстоит расхлебывать. Назревает нарковойна. Вам в церкви или этому вашему не захочется оказаться в ее гуще. Эти наркобароны – другой породы. Они не играют по правилам, как старые бандиты. Не пожимают руки, нет негласных уговоров или послаблений. Под угрозой все. Нет ничего святого. На кону слишком большие деньги.

– При чем тут мы?

– Я уже говорил. Сдайте этого вашего и не высовывайтесь. Держитесь тихо. Мы его защитим.

Сестре Го стало жарко. Она взглянула на небо, прищурилась, потом подняла длинную, красивую коричневую руку, чтобы прикрыть глаза, и всмотрелась в Катоху.

– Я тут сейчас растаю. Можем зайти в тенек?

А показалось, будто она пригласила его на пляж, или купаться, или расслабиться в библиотеке с прохладным кондиционером, посидеть да почитать ирландские стихи – его любимые, простенькие, «Символы Айри» или «Дневники Хамфри», которые любила и читала ему бабушка.

Она прошла мимо него, пробрела через сорняки за здание церкви, скрывшись из виду за боковой дверью, где разгружали стулья Доминик, Бам-Бам и мисс Изи. Он следовал за ней, разглядывая статную фигуру под платьем. В тени старой постройки – здания из шлакоблока на фундаменте из красных кирпичей – она прислонилась спиной к стене под выцветшим изображением распростершего руки Иисуса, выставила ногу, обнажив золотисто-коричневое колено. Он стоял лицом к ней, на самой кромке тени, сцепив перед собой руки, потирая друг о друга большие пальцы и стараясь не глазеть. От всего, что она делала, осознал Катоха, от каждого ее движения – нежных изгибов шеи и губ, от того, как она оперлась о стену и отирала лоб длинной рукой с нежной, шелковой плавностью, – ему хотелось упасть на колени.

– Найти Пиджака нетрудно, – сказала она. – Он болтается по округе. Хотите его забрать – вперед. Это ничего не изменит. Димс по-прежнему торгует своей отравой у флагштока каждый полдень, как по часам. Сколько я знаю, он и пальцем не шевельнул, чтобы потревожить старого Пиджака. Больше того, нынче он вежливей, чем раньше. Говорят, он малость изменился. Теперь не продает бабушкам или детям. Конечно, это мало что меняет, раз им достаточно пройти каких-то пять кварталов до Вотч-Хаусес и найти все, что захочется. Кое-кто посылает за наркотиками собственных детей. Представляешь? Посылать ребенка девяти-десяти лет от роду покупать наркотики. Никогда наш район не скатывался так низко. Где же мы оплошали?

Она казалась такой грустной – Катохе потребовались все силы, чтобы прямо там, в тени за церковью, под грустным взглядом нарисованного Иисуса, не обнять ее за талию и не сказать: «Все хорошо. Я с тобой».

Но сказал он только: